Кэтрин Эддисон - Гоблин – император

Майя сел на место, оставленное для него Сетерисом и посланником лорда-канцлера. Если курьер и догадывался, что нетерпеливый наследник срывает некие тайные планы его хозяина, он ничем не выдал своего беспокойства, приняв самое деятельное участие в подготовке отъезда под руководством Сетериса. Уже трудно было сказать, кто больше стремится услужить Майе, он или Сетерис. Майя невольно улыбнулся иронии своей судьбы.

Они с Сетерисом невзлюбили друг друга с самой первой минуты, когда встретились на похоронах матери Майи, Императрицы Ченело. Дирижабль, доставивший ее тело в Унтеленейс из загородного поместья, отведенного ей для проживания ее мужем-Императором, привез также ее больного от горя восьмилетнего сына. Варенечибел IV не заинтересовался своим младшим отпрыском, и сразу же после отпевания Майя был передан на попечение Сетерису Нелару; оба они были отправлены в старый охотничий домик Эдономею, где и жили до сего дня во взаимной антипатии.

Майя осторожно скосил глаза влево; Сетерис сидел неподвижно, злобно уставившись на ни в чем не повинную шторку иллюминатора. Он никогда не видел Сетериса в хорошем настроении, за исключением случаев, когда тот напивался до состояния сентиментального ступора. Подростком Майе не раз доводилось вызвать гнев Сетериса, и ему до конца своих дней суждено было носить на плече уродливый шрам, оставленный ударом замысловатой и сложно изогнутой кочерги, обычно красовавшейся у камина в главном зале Эдономеи.

Справедливости ради, надо заметить, что Сетерис сам пришел в ужас от совершенного, и после этого инцидента, который так или иначе оживил ничем не примечательную пятнадцатую зиму жизни Майи, стал гораздо осмотрительнее с физическими наказаниями. Но это не сделало их отношения теплее, и Майя знал, что никогда не сможет полностью простить двоюродного брата.

Стюардесса шагнула в кабину и плотно закрыла за собой дверь. Она откашлялась, вероятно от волнения, так как не было никакой необходимости просить внимания пассажиров в мертвой тишине салона, и сказала:

— Ваше Высочество, капитан принял штурвал, мы готовимся к отправлению.

Локоть Сетериса незаметно ткнулся в бок Майи, и он ответил:

— Спасибо.

Стюардесса поклонилась, немного расслабила напряженные плечи и прошла в переднюю часть салона к переговорной трубке, которая сообщалась с кабиной пилотов. В распоряжении Майи была всего одна минута, чтобы спросить себя, сможет ли он сохранить самообладание, когда «Сияние Карадо» отчалит от мачты; затем корпус вздрогнул от легкого толчка, и дирижабль поднялся в рассветное небо.

Полет до Унтеленейса займет два часа, покрыв расстояние в четыре дня пути по земле, да и то при хорошей погоде и удачной переправе через Истандаарту. Он не должен был говорить об этом с Сетерисом, но не мог не задаваться вопросом, каковы были последние минуты на борту «Мудрости Чохаро». «Мудрость» с императором Эльфланда на борту находилась в воздухе чуть меньше часа. Осталось ли у него время осознать происходящее, или смерть обрушилась на него внезапно, как меч палача? Майя попытался представить отца кричащим, плачущим или хотя бы испуганным, но не смог. В его памяти Император Варенечибел IV оставался таким, каким он видел его единственный раз в жизни — высоким и отстраненным, с ледяными глазами и белым, как мрамор, лицом. И таким же холодным. Он помнил жесткие от вышивки белые одежды, лунные камни на пальцах и запястьях, белоснежные косы, свисающие над ушами. И еще узкую черную ленту, единственный знак траура, который Император соизволил надеть ради своей четвертой жены, как короткий мазок краски, запятнавший его безупречную белизну. Он вспомнил горькую складку в углах рта и гладкий, как шелк, голос: «Проклятый щенок точная копия своей матери».

Этот образ застыл в памяти и со временем полностью слился с парадным портретом Императора, который висел в главном зале Эдономеи, и теперь не оставалось ни малейшей надежды, что он когда-либо изменится.

Хотя, если честно, подумал Майя, слегка откинувшись назад, чтобы не встретиться взглядом с Сетерисом, все могло сложиться гораздо хуже. Надо быть благодарным судьбе, что отец не стал заботиться о «проклятом щенке».

Его воспоминания о братьях были смутны и бесформенны, как клочья облаков. Он даже не был уверен, что разглядел их среди черной толпы вокруг могилы матери. Их указала ему одна леди, которая присматривала за ним во время похорон, и чье имя он теперь не мог вспомнить.