Федор Чешко - Урман

Снаружи не осталось ни следа от вечерней туманной сырости. Небо очистилось от туч и сияло несметным множеством ясных холодных звезд. Земля затвердела. Кудеслав рассеянно ткнул под ноги острием рогатины и услышал, как железо с отчетливым хрустом воткнулось в тонкий новорожденный ледок. Брался мороз.

— Я дорогой медведя убил. — Мечник оглянулся на Белоконя, притворяющего за ним избяную дверь. — Хилый оказался да малый, другим медведем пораненный. Думаю, людоед его из берлоги выгнал. И еще думаю, что людоед ваш пришлый. Медведи стадами по лесу не шастают.

Белоконь подошел и стал рядом. Каганец он задул и несколько мгновений внимательно следил, как на конце остывающего фитиля умирает красная точка — последнее дыхание только что погубленного огня. Потом пальцы хранильника внезапно разжались, и глиняная посудинка со стуком упала на землю.

— Пришлый, пришлый. — Белоконев голос был тих, но внятен. — Его, верно, ледоходом принесло. Гордей только то и сказал, будто увечный он, но увечья зажившие, давние. Вроде как носа у него нет. И передняя левая лапа порчена — без когтей (это я по следам разобрал). А еще и по следам, и по Гордеевым ранам выходит, что не дыбится он, когда нападает. Так и прет на четырех — кабаном.

— Хуже не бывает… — Кудеслав сгреб бородку в кулак.

Хранильник кивнул:

— Не бывает.

Они, не сговариваясь, медленно двинулись вдоль избяной стены — без цели, просто чтоб не стоять на месте. Прямо перед ними внезапно и бесшумно возникла тень одного из сторожевых псов. Потершись о ногу волхва, пес выклянчил короткую ласку хозяйских пальцев и сгинул. Несколько мгновений волхв глядел ему вслед, затем снова побрел боги знают куда, раздраженно стуча посохом по мерзлой земле. Кудеслав отправился следом.

Помолчав, хранильник заговорил опять:

— Вот что еще помни: он бросается прямиком на врага, но в самый последний миг шарахается влево, как бы пугается вдруг. И с ходу бьет правой лапой.

Снова помолчали. И опять волхв, будто угадав, что Мечник собирается о чем-то спросить, поторопился заговорить первым:

— Он ведет себя скорей как человек. Нюхом обижен, да лапа одна увечна — оттого и повадки у него не звериные. Потому-то я и просил у Яромира тебя, вместо чтоб кого из охотников кликнуть. У самого что ни на есть опытного медвежатника против такого выйдет то же, что у Гордея вышло. Тут воин надобен.

Белоконь почти слово в слово повторил утренние Кудеславовы рассуждения, и Мечник про себя порадовался собственной догадливости. А старик продолжал:

— В окрестных местах только двое способны с ним совладать: ты да я. Был бы он не простой медведь, а и впрямь оборотень, как мне сперва померещилось из-за его человечьей повадки, я бы сам… Но вот нынче ходил, глядел следы — все-таки зверь он. Увечный, неправильный, но душа в нем звериная. А погубить своими руками медведя я не могу. Именно этого — никак не могу. Боги не велят, я уж спрашивал. Сына он мне поломал, изувечил — а не добил же, выпустил-таки живым из леса. Чем-то прогневил я богов, вот и карают. Сам убью — осерчают пуще прежнего, сынову жизнь заберут. А может, и не только его… Ну, ты уж выходи, будет хорониться-то!

Ошарашенному Кудеславу изрядного труда стоило понять, что последняя фраза предназначена не для него и не для людоеда.

— Выходи-выходи! — Белоконь чуть повысил голос. — Знаю же, что подслушиваешь!

За разговором волхв и Мечник успели подойти к стене сарая, в котором стояли хранильниковы лошади. Обманчивый звездный свет увеличил приземистое строение, оборотив его в огромную глыбу непроницаемой черноты. И внезапно отлепившаяся от этой глыбы человеческая фигура сперва тоже показалась великанской. Однако, подступив да остановившись шагах в трех от хранильника и Кудеслава, фигура превратилась в фигурку и произнесла хрипловатым знакомым голосом:

— Ну?

— Я те понукаю! — хмуро сказал волхв. — Ты чего из сарая вылез? Жизнь не мила?

— А чего в ней милого-то? — так же хмуро осведомился Векша.

— Еще и дерзит старику! — Белоконь возмущенно пристукнул посохом и глянул на Кудеслава, будто сочувствия от него ожидал.

Кудеслав торопливо изобразил на лице сочувствие, а через миг спохватился, что старания его большей частью пропали напрасно: при этаком свете лицо разглядеть легко, но, к примеру, дружеская улыбка может показаться хоть злобным оскалом, хоть гадливой гримасой.

— Душно там, — вдруг сказал Векша, глядя в сторону. — Смрадно. Тесно. Спать хочется, а какой может быть сон, если мне лошадь чуть на голову не наступила?!