Федор Чешко - Урман

Через ночной лес шли бесшумно и споро — особенно заладилась ходьба, когда на небо выкарабкалось Волчье Солнышко.

А потом лес кончился.

Начались болота.

Были они, болота эти, нестрашные, вполне проходимые; даже впервые попавшему в них человеку не составляло особого труда выискать верную тропу — чтоб и с нужного пути не уклониться, и ноги выше щиколоток не замочить.

В общем, не болота, а так себе. Болотца, в общем.

Только «нестрашные» — это если бы где-нибудь подальше. Это если идти ими не к гиблой старице.

Можно не верить россказням, можно даже потешаться над глупыми страхами — возле теплого очага в крепкостенной избе. Или, к примеру, светлой порой сидя на длинном голом мысу посреди спокойной да чистой реки. Или даже пробираясь болотными тропами к гнилому распроклятому месту… только ежели днем.

А так…

Когда под ногами чмокает, вздыхает, качается хлябь, а между тобой и нею лишь не очень-то надежное плетение травяных корней… Когда вокруг отражаются в бурой затхлой воде трупы и полутрупы деревьев — корявые, увечные, будто окаменевшие от невыносимой боли или от невыносимого ужаса… Когда мелкая, никчемная на вид (синице по брюхо) лужица вдруг коверкает и дробит отражение Волчьего Солнышка огромными пузырями, полными отвратной гнилостной вони… Когда с потревоженных тобою кустов осоки темными звенящими тучами взвивается изголодавшееся комарье, и этот звон, да еще недальние вопли не то филина, не то дразнящей его болотной нежити — единственные слышимые тобою' звуки… Кроме, конечно, чавканья под твоими и не твоими ногами; кроме невнятных проклятий да еще более невнятных приговорок, которые, может быть, и впрямь отгоняют Злых… Но это все людское, нетутошнее; это, как и ты, пришло сюда извне и, возможно, все-таки сумеет не сгинуть здесь без вести и следа…

Боги ведают, сколько времени, сил и мужества отнял этот переход через то, что днем даже всамделишним болотом назвать язык с трудом повернется, а ночью… Ночью для такого название вовсе пока не выдумано.

Наконец тропа пошла в гору. Под ноги все чаще стало подворачиваться сухое, твердое; деревья кругом вроде бы поздоровели; и люди зашагали веселей, легче…

Эта-то легкость-веселость и сыграла злобную шутку.

Конечно же, Мечник предупредил родовичей о «ловилках», которыми, по словам мордовского головы, охраняли себя поселившиеся возле старицы плохие люди. Может быть, если бы он — Мечник — не задержался, подгоняя отстающих, не случилось бы того, что случилось.

А так Кудеслав слишком поздно заметил, что тропа сделалась очень уж легкой, удобной… До того удобной, что мысль сойти с нее показалась бы глупостью.

Заметил.

Велел идущему перед ним мужику передать по вервенице, чтобы передовые остановились.

Слишком поздно.

Передовым шел Злоба — охотник не наипервейший, однако наверняка из первого десятка. Как он мог не распознать эту крытую привядшим дерном ловушку?

В дно ямы был вкопан тонкий — с древко рогатины толщиною — кол. Злоба даже не провалился, он вроде как сполз в ловушку, съехал спиною по земляной стенке, и все бы окончилось несказанной удачей, если б в самый последний миг беднягу не качнуло вперед. Обожженное для крепости острие пробило Злобино горло и высунулось из затылка на целую пядь — даже вскрикнуть мужик не успел.

Родовичи сгрудились над ямой. Кто-то шепотом рассказывал задним, что случилось; кто-то тихонько бранился; кто-то вспомнил слова, которые нужно говорить в присутствии умершего единоплеменника… Потом Белоконь лег рядом с ловушкой и, перегнувшись через ее край, освободил неживое тело от деревянного жала.

— Ишь, узость какая! — бурчал волхв, поднимаясь. — Нарочно на человека рыли!

Упокойника покуда оставили в яме, наскоро укрыв ее чем пришлось.

И двинулись дальше. Теперь головным вызвался быть Белоконь — он умел видеть в темноте. Злоба, впрочем, тоже умел, однако умение это его не выручило…

Наверное, дело в том, что иные вещи легче заметить именно в темноте, чем в льющейся с неба мешанине холодного, не дающего теней сияния звезд и Волчьего Солнышка. Тьма просто прячет, а эта видимость света еще и лжет.

Хранильник повел родовичей куда медленнее, чем прежний их головной. Зато волхв смог углядеть еще одну яму, а потом — натянутый поперек тропы ремень. Над ремнем, в ветвях густой ели, было подвешено короткое толстое бревно. Зацепился бы кто ногой за ременную распялку, и…