Любовь Колесник - Витязь. Содружество невозможных

Тем временем женщина наклонилась к нему — слишком близко. Грудь уперлась в кольчужное плечо. Ирма с наслаждением вдохнула аромат длинных волос — липа и еще какая-то вкусная свежесть. И вроде бы песок, лошадь и металл.

Иностранец? Отлично. Это даже интереснее.

Три языка она знала в совершенстве — английский, немецкий и французский. На всех трех по очереди выдохнула ему, лаская дыханием острое ухо, что и как хотела бы с ним сделать. Сейчас. Тут.

На скулах витязя заходили желваки.

На искаженном, сильно искаженном всеобщем языке эта женщина выразила ему свое пожелание — овладеть им. Им. Воином, витязем Нолдорина, прилюдно — в этом странном трактире, напоказ.

Рот застыл в ухмылке, как шрам.

— Ладно…

Тайтингиль медленно повернулся к ней, давая ей время одуматься. Не поняла, не отступилась — напротив, темные глаза загорелись, а губы изогнулись — ну вот ты и мой.

И тогда он, сметая со стойки стаканы и вазочки с печеньем, единым движением посадил женщину на нее, и задрал короткую юбку. Оскалился, подаваясь вперед. Вопреки смелым словам, она вдруг завизжала; витязь взялся за ремень, за набитую златой розой пряжку, краем глаза наблюдая, как от двери к нему бегут мужчины в темной одежде, в которых он безошибочно признал стражу; пара посетителей, охочих подраться, также поднялась, а за стойкой засуетился бармен.

Нолдоринец развернулся к нападавшим, сложил руки на груди. Люди остановились, словно наткнувшись на незримую стену.

— Дева просила, — иронично сказал витязь. — Я выполнил.

— Охренеть, — прошептала женщина, пытаясь вернуть юбку на место.

— Ирма Викторовна!

— Все нормально, нормально! Это мой знакомый, он шутит.

Стражники неохотно вернулись на свои места.

— Ирма Викторовна…

— Спокойно, Шурман. Ты, псих… сними меня отсюда!

Тайтингиль дернул бровью, снял женщину — пересадил на табурет.

— Воздерживайся впредь от такого. Мое пиво?..

— Валяется под стойкой, — отозвался бармен, — вы разлить изволили-с, сир. Ирма Викторовна?..

Женщина бросила карточку:

— Все на мой счет.

— Что это значит? — резко спросил Тайтингиль.

— Я заплачу.

— Я буду обязан тебе?

Он вспомнил лихие слова лучницы. И этой женщины тоже — чересчур сладкие, приторные, вязнущие на зубах. Описывающие намерения.

Не хотелось бы.

— Ох… нет. Меня тыщу лет так не накалывали, — прошептала женщина. — Я и забыла, что это так бывает. Слушай, поедем домой. У меня никого. Я закажу нормальный ужин…

— А переждать ночь у тебя можно?

— Так я же и приглашаю… — Женщина облизала губы.

Тайтингиль снова посмотрел на ее рот. Толстый слой краски. Потом на Алору, которая танцевала, страстно повиснув на одном из ее прежних собеседников. Сбоку в низком вырезе проймы рукава виднелась почти вся ее грудь.

— Что же, — сказал эльф, — трактирщик, должен ли я тебе что-либо?

— Ирма Викторовна, у нас его видят в первый раз. Может, он вчера и был. Только я не работал, его не знаю, и другие ребята не в курсе. Вы бы осторожнее…

— Ты не переживай, Шурочка, — усмехнулась женщина. — Я кое-что в людях понимаю. Так поехали? Ничего ты не должен. Я все оплатила.

«Кто девочку ужинает, тот ее и танцует», — вспомнил Тайтингиль. Снова глянул на Алору. Ему еще было лихо от этой орочьей замашки. Этот долг он также запомнит.

— Веди, дева.

Они подошли к ее карете — большой, блестящей черным лаком, вздыбившейся на массивных ребристых колесах, резко пахнущей. Полировка швыряла острые блики в глаза. Непривычно, чуждо. Опасно? Витязь едва не спросил, где лошадь, но, вспомнив о текущей самостоятельно воде, промолчал.

Он внимательно смотрел, что делать дальше. Тысячелетняя воинская выучка вела его, напоминая о чуткости и осторожности. С клинками он здесь никого не заметил и сам отстегнул меч; набросил на оружие плащ и нес в руке.

Подошел к карете, присмотрелся. Положил пальцы на блестящую металлом ручку, потянул. Дверь подалась. Изнутри пахнуло еще сильнее — кожей, пряностями. Он поставил ногу на высокую приступку и, пригнувшись, расположился на высоком светлом кресле. Ирма прихлопнула дверь — и он прихлопнул, пытаясь пристроить на коленях закутанный клинок. Отклонился в кресле — оно было удобнейшим, облепляло и поддерживало спину. И пахло настоящим, кожей. Хоть что-то хорошее в этом ядовитом мире.

— Какой ты, — шептала женщина, совершая великое множество малопонятных движений, руки ее нажимали там, сям, и под сиденьем зародился мощный басовый гул; Тайтингиль покосился вниз, но определить его источник не смог. — Вещи свои положи назад. Пристегнись.