Мэри Стюарт - Хрустальный грот. Полые холмы

Своей формой остров напоминал не правильный овал, а скорее яйцо, узким концом обращенное к дамбе. На дальнем его конце, который расширялся в сторону моря, на ровной площадке возвышался небольшой холм, столь же правильной формы, как и пчелиный улей. Основание холма было окружено кольцом из стоячих камней, разорванным лишь в одной точке — как раз напротив меня: широкий проем образовывал ворота, от которых тянулся похожий на колоннаду двойной ряд стоячих камней, и оканчивался у самой дамбы.

Ни один звук не нарушал мертвую тишину. Если бы не смутные силуэты вытащенных на берег лодок, можно было подумать, что вопль и песнопения — всего лишь плод моего воображения. Я стоял на самой опушке, обхватив левой рукой молодой ясень и опираясь всем весом на правую ногу. Мои глаза так привыкли к темноте, царившей под деревьями, что подсвеченный туманом остров был виден мне словно днем.

У подножия холма, там, где в него упиралась центральная колоннада, внезапно вспыхнул факел. На мгновение свет выхватил из темноты отверстие в склоне холма, а перед ним — фигуру факельщика, облаченного в белую хламиду. Теперь я увидел, что то, что я принял за клубы тумана в тени каменных арок, на самом деле было рядами неподвижных фигур, также в белом. Когда свет факела взметнулся выше, до моего слуха вновь донеслось песнопение, очень тихое, с незнакомым мне бессвязным распевом. Затем факел и факельщик стали постепенно опускаться под землю, и я понял, что от отверстия в глубь холма уходят ступени. Остальные фигуры, смешав ряды, двинулись следом за ним, на мгновение столпились у входа, а затем исчезли, словно дым, затянутый за заслонку печи.

Песнопение продолжалось, но было таким слабым и приглушенным, что напомнило мне гудение пчел в зимнем улье. Мелодии не было слышно, в дрожании воздуха только слегка отдавался ритм. Это биение можно было скорее почувствовать, чем услышать, и оно становилось все напряженнее и быстрее, а вместе с ним убыстрялось и биение моего собственного сердца…

Внезапно все кончилось. Наступила мертвая тишина; но эта тишина была такой напряженной, что у меня к горлу подступил комок, и я сглотнул. Неожиданно я обнаружил, что давно уже вышел из-за деревьев и теперь стою на высоком берегу, забыв о боли, широко расставив ноги, которые, казалось, вросли в землю, и все тело словно напряглось, стремясь впитать ее силу, как деревья корнями впитывают из нее живительные соки. Подобно ростку дерева, пробивающемуся из-под земли, во мне нарастало возбуждение. Неведомыми путями оно вырывалось из глубин острова, текло по пуповине дамбы и наполняло мои плоть и душу, потому, когда наконец раздался крик, мне показалось, что он извергся из моего собственного горла.

На этот раз крик был другой, высокий и режущий слух; он мог означать что угодно — торжество, поражение или боль. Клич смерти исходил на сей раз не из уст жертвы, а из уст палача.

И снова мертвая тишина. Ничто не нарушало ночной покой. Остров маячил предо мной словно запечатанный улей, скрывший в себе то неизвестное, что копошилось и гудело внутри.

Затем предводитель — я предположил, что это был мужчина, хотя факел давным-давно уже погасили — будто призрак возник в отверстии в склоне холма и стал подниматься по ступеням. За ним следовали и остальные, но из холма выходила уже не процессия, а отдельные группы людей, которые, будто повинуясь фигурам неизвестного мне танца, сходились и расходились вновь, пока не выстроились двумя белыми рядами вдоль кромлехов.

Опять наступила полная тишина. Предводитель воздел руки к небу, и словно следуя сигналу, из-за холма поднялся край месяца, белый и сияющий, как лезвие ножа.

Предводитель что-то выкрикнул, и этот третий крик, услышанный мною, без сомнения, был возгласом ликования и приветствия. Белая фигура еще выше подняла руки над головой, как бы предлагая лунному серпу то, что было между ними.

Толпа пропела запев и ответ, ликующе загудел хор. Затем, когда светило взошло над холмом, жрец опустил руки и обернулся. То, что ранее он предлагал богине, он отдавал теперь ее поклонникам. Фигуры сомкнулись вокруг него.

Я с таким напряжением наблюдал за церемонией на острове, что совсем упустил из виду берег и даже не сразу заметил, что наползавший с воды туман окутал и камни, ведущие от берега к острову. Вглядываясь в темноту, я принимал белые фигуры людей за клочья тумана, который клубился, наплывал и откатывал, складываясь в белые сгустки.