Мэри Стюарт - Хрустальный грот. Полые холмы

Я сбросил с себя одеяла и сел. Муторная качка исчезла, и я чувствовал себя сносно, даже хорошо; мною овладело какое-то ощущение легкости и опустошенности, невесомое, почти нереальное ощущение, подобное силе, которой обладаешь во сне. Став на колени среди одеял, я огляделся.

На причале горели фонари; их свет проникал в трюм сквозь небольшое квадратное бортовое отверстие. В этом свете я увидел кувшин с широким горлом, стоявший на прежнем месте, и новый ржаной сухарь. Откупорив кувшин, я осторожно отпил воды. Она была затхлой и отдавала тряпкой, но была пригодна для питья и прогнала металлический привкус во рту. Сухарь был твердый как камень, но я размочил его водой и, отломив кусок, стал жевать. Поев, я приподнялся к выглянул наружу.

Для этого мне пришлось ухватиться за край отверстия и подтянуться на руках, а в качестве приступки воспользоваться распорками, что шли вдоль всего шпангоута. По очертаниям моего узилища я догадывался, что оно находилось в носовом трюме, и теперь убедился в своей правоте. Корабль стоял бортом к каменному причалу; на столбах там висело несколько фонарей, освещавших десятка два солдат, которые были заняты переноской тюков и груженых корзин с корабля. Позади причала виднелся ряд крепких на вид построек, предназначавшихся для хранения товаров, но в тот вечер прибывший груз, по-видимому, собирались отправить в другое место. Под фонарными столбами ожидали повозки с запряженными в них терпеливыми мулами. Люди при повозках были в кожаных армейских панцирях и все как один при оружии, а за разгрузкой наблюдал капитан.

Швартовы находились приблизительно в середине корабля, возле спущенного на причал сходня. Носовой конец был привязан к поручню у меня над головой, что позволило судну развернуться носом в море, так что между мною и берегом лежало футов пятнадцать воды. Огней на носу не было, и царила тут полная тишина; канат убегал в притягательную темноту, за которой прятались постройки и где мрак был еще гуще. Однако я решил подождать, пока закончат разгрузку и повозки, а с ними и солдаты уедут прочь. Позднее настанет более удобный момент для побега: на борту окажется только вахтенный, а с причала, наверное, даже уберут фонари.

Разумеется, я должен был бежать. Останься я в заточении, мне пришлось бы полагаться лишь на доброе расположение Маррика, а оно, в свою очередь, зависело от исхода переговоров с Амброзием. А если по какой-то причине Маррик не сможет вернуться и вместо него придет Анно…

Кроме того, я был голоден. После воды и противного размоченного сухаря в моем мучительно пустом животе забурлили соки. Даже мысль о том, чтобы провести еще два или три часа в ожидании, пока кто-нибудь явится за мной, не принимая во внимание и страх, с каким я ждал возвращения моих тюремщиков, казалась невыносимой. И при самом благоприятном исходе, если Амброзий пришлет за мной, я не мог быть уверенным в своей судьбе после того, как граф получит все интересующие его сведения. Несмотря на блеф, спасший мне жизнь при встрече с его лазутчиками, этих сведений было недостаточно, и Анно правильно полагал — а Амброзий должен знать об этом наверняка, — что меня не удастся использовать в качестве заложника. Мое полукоролевское происхождение могло произвести впечатление на Маррика и Анно, но то, что я был внуком союзника Вортигерна или племянником приверженца Вортимера, явно свидетельствовало против меня и не оставляло надежд на добрый прием у Амброзия. Королевский я бастард или нет — в лучшем случае моим уделом станет рабство, а если удача от меня отвернется — никем не воспетая смерть.

Но я не собирался дожидаться смерти. По крайней мере пока бортовое отверстие стояло распахнутым настежь, а дорогу на берег обеспечивал свисавший канат. Оба шпиона, решил я, так редко имели дело с узниками моего возраста, что даже не подумали об открытом люке. Ни один взрослый мужчина, даже такой тщедушный, как Анно, не способен удрать через него, но это было по силам худенькому мальчику. Однако даже если бы такая мысль и пришла им в голову, они знали, что я не умею плавать. Внимательно осмотрев из бортового отверстия швартовый канат, я решил, что смогу по нему проползти. Если крысы могут ходить по канату — а именно в тот момент по канату на берег сходила огромная жирная крыса, — то смогу и я.

Но мне пришлось ждать. Между тем было холодно, а я был совершенно раздет. Мягко спрыгнув на пол, я принялся искать свою одежду.

Свет, лившийся с берега, был тусклым, но его хватало. Я рассмотрел клетушку, в которой находился: скомканные одеяла на груде старых мешков, служивших мне постелью, покоробленный и потрескавшийся морской сундук возле перегородки, груда ржавых цепей, которую я не смог сдвинуть с места, кувшин с водой, а в дальнем углу — то есть на расстоянии двух шагов — вонючее ведро, все еще наполовину наполненное блевотиной. Больше в каморке ничего не было. Возможно, Маррик из добрых побуждений снял с меня промокшую одежду, но то ли он забыл вернуть ее, то ли одежду спрятали, чтобы воспрепятствовать моему побегу.