Мэри Стюарт - Хрустальный грот. Полые холмы

Меня настолько одолевали собственные страхи: жест Диниаса, безучастное лицо и потупленные глаза матери, молчание собравшихся в зале людей и гулкая пустота побитой мозаики, по которой мне предстояло пройти, — что я даже не осмелился взглянуть на своего деда. Все еще никем не замеченный, я сделал шаг вперед. Внезапно король хлопнул обеими руками по подлокотникам трона, словно ударила копытами лошадь, вскочил на ноги и яростно оттолкнул тяжелое кресло, процарапавшее дубовые доски возвышения.

— Клянусь светом! — Его лицо побагровело, и рыжеватые брови буграми сошлись над яростными голубыми глазками. Он гневно взирал сверху вниз на мою мать и так шумно втянул носом воздух, собираясь заговорить, что это было слышно у самых дверей. Тогда бородач, вставший вместе с ним, произнес что-то с незнакомым мне выговором, одновременно Камлах тронул короля за локоть и что-то шепнул ему на ухо.

Король помолчал, а затем глухо произнес:

— Как хочешь. Потом. Выведи их отсюда. — Затем, обращаясь к моей матери, он отчеканил: — Это еще не конец, Ниниана. Обещаю тебе. Шесть лет. Клянусь богом, с меня довольно! Пойдем, милорд.

Он перебросил через руку полу плаща, кивнул своему сыну, спустившись с возвышения, взял бородатого мужчину под локоть, а затем направился вместе с ним к двери. Следом прошествовала кроткая овечка, королева Олвена со своими дамами, а за ними — улыбающийся Диниас. Моя мать не сдвинулась с места. Король прошел мимо, не удостоив ее ни словом, ни взглядом. Толпа придворных разошлась в стороны, освобождая ему путь, как расступается стерня под напором плуга.

Я остался один в трех шагах от двери, выпучив глаза и не в силах сойти с места. Когда король надвинулся на меня, я очнулся и уже было повернулся, чтобы убежать в переднюю комнату, но сделал это недостаточно быстро.

Он внезапно остановился, отпустил руку Горлана и круто повернулся ко мне. Взметнулся синий плащ, хлестнув меня краем по глазу, отчего тот наполнился слезами. Моргая, чтобы не дать воли слезам, я поглядел на деда. Горлан стоял рядом. Он был моложе моего дяди Диведа. Он тоже гневался, но скрывал свои чувства, к тому же гнев его был обращен не на меня. Горлан, казалось, удивился такой задержке и спросил:

— Кто это?

— Ее сын, которому твоя милость собирался дать имя, — едко промолвил дед.

Сверкнуло золото на узорчатом обручье; огромный кулак короля взвился, а потом опустился снова, сбив меня с ног, — словно мальчишка прихлопнул муху. Мимо меня прошуршал синий плащ, потом прошагали сандалии короля, а за ними без малейшего промедления проследовали сандалии Горлана. Над моей головой прозвенел прелестный голосок склонившейся ко мне Олвены, но король гневно окликнул ее, и она, отдернув руку, поспешила за ним вместе с остальными.

Я поднялся с пола, оглядываясь в поисках Моравик, но ее нигде не было видно. Она прошла прямиком к моей матери и не видела происшедшего. Я стал протискиваться к ним сквозь толпу челяди и придворных, но прежде, чем я добрался до матери, ее безмолвные женщины окружили ее тесным кольцом, провожая из зала, — вышли они в другую, дальнюю дверь. Никто из них даже не оглянулся.

Кто-то заговорил со мной, но я не ответил. Я выбежал под колоннаду, пересек главный двор и оказался в залитом тихим солнечным светом саду.

Мой дядя Камлах нашел меня на террасе Моравик.

Лежа ничком на горячих каменных плитах, я наблюдал за ящерицей. Изо всех событий того дня это я помню ярче всего: ящерица, прижавшаяся к горячему камню в двух шагах от моего лица. Тело ее, словно отлитое из зеленоватой бронзы, неподвижно, если не считать мелко бьющегося горла. У нее были крохотные аспидные глазки и пасть цвета спелого арбуза. Длинный острый язык выскальзывал из пасти, подобно крохотному хлысту. Мелко прошуршав коготками по камню, ящерка пробежала по моему пальцу и юркнула в щель между плитами.

Я повернул голову. Ко мне через сад шел дядя Камлах.

Он поднялся по трем низким ступенькам на террасу, ступая почти неслышно в изящно зашнурованных сандалиях, и остановился, глядя на меня сверху вниз. Я не поднимал глаз. Во мху между камнями росли крохотные белые цветы, размером не больше глаз ящерицы, но каждый цветок был так же совершенен, как самая изысканная резная чаша. До сих пор я помню узор на них так хорошо, словно вырезал его собственными руками.

— Подними голову, — произнес дядя.

Я не шелохнулся. Он подошел к каменной скамье и сел лицом ко мне, расставив колени и свесив между них сцепленные руки.