Андрей Астахов - Девятый император

– Иногда ты начинаешь говорить, как батюшка Варсонофий.

– Даже так? – Хейдин коснулся плеча Ратислава. – Не держи на Липку обиды, парень. Она заслужила счастье. А я клянусь, что буду ей опорой во всем. И Заряту не оставлю.

– Ну, так вот тебе мое слово, коли гак, – решился Ратислав. – Я своей любви не оставлю. Сделаю все, чтобы Липка со мной была. А коли встанешь у меня на пути, я буду с тобой драться.

– Значит, враги? – Хейдин перестал улыбаться.

– Значит, так, – выдохнул Ратислав.

– Жаль. Ты мне объявляешь войну в тот момент, когда нам с Липкой больше всего нужна твоя помощь. И Заряте нужна.

– Ты Зарятой-то не прикрывайся! За себя говори.

– Я сказал, что есть. Сейчас я слушаю тебя и понимаю, что jo мной говоришь не ты – говорят твои ревность и твое обиженное самолюбие. Но я рад, что мы выяснили отношения. Липка для того и ушла, чтобы мы могли потолковать по душам. Она поняла тебя, знала, что ты неизбежно попытаешься выяснить со мной отношения.

– А ты как думал? Решил, я ее так тебе запросто и отдам?

– Я уже все тебе сказал, – спокойно сказал Хейдин. – Если ты высказался, то ступай. Обсуждать кто, кого и почему любит, я не буду.

– И пойду! – Ратислав побледнел, схватил шапку, набросил полушубок и выскочил в дверь. Хейдин покачал головой. Конечно, это все молодость – пройдет совсем немного времени, и парень поймет, что погорячился. Но все равно, это неприятно.

– Ты ничем не обидел его? – спросила Липка, появившись в дверном проеме.

– Скорее, это он меня обидел. Ну да ладно. Он ревнует тебя. И похоже, это надолго.

– Мы поторопились, – сказала Липка, сев рядом с Хейдином и обняв ортландца за шею. – Это моя вина. Надо было объяснить ему, что я его не люблю.

– Он это понимает. Но все равно считает, что мы с тобой его предали.

– Бог с ним! – Липка посмотрела Хейдину в глаза. – Мне одно нужно: чтобы ты со мной был. Чтобы сидели мы вот так, обнявшись, и смотрели друг другу в глаза. Сокол мой, витязь ненаглядный, теперь только ради тебя живу, тобой одним сердце мое полно. Не думай ни о чем, не кручинься! Только люби меня, целуй, ласки свои дари – ничего мне больше не нужно.

– Люблю тебя, – шепнул Хейдин, поцеловал Липку в мочку уха, привлек к себе. – Никто тебя у меня не отнимет. Умру за тебя, если прикажешь.

– Любитесь? – Руменика возникла в дверях неожиданно, будто привидение. – Чем мальчишку обидели? Он с таким лицом вышел, будто прогнали вы его с позором.

– Так, пустое, – Липка покраснела, поспешила отсесть от Хейдина. – Молод еще, глуп.

– А мне он понравился, – простодушно сказала Руменика. – Красивый паренек, сильный, и душа у него чистая, хорошая. Такой, если любит, то любит, если ненавидит – то ненавидит. Девушка за таким, как за крепостной стеной будет.

– Вот и займись им, чтобы с глупостями своими не лез, – сказала Липка, поправляя волосы. – А то он тут Хейдину наговорил с три короба, нрав свой ревнивый вздумал казать!

– Подумаешь! Перебесится и придет обратно. Такие долго зло держать не могут, в два счета перекипают, – Руменика перевела взгляд на спящего Заряту. – Вот кто меня волнует куда больше. Искала я брата, нашла, и даже поговорить с ним не могу! Чертово невезение!

– Вот как раз поговорить с ним, пожалуй, можно, – неожиданно сказал Хейдин.

– Это каким же манером? Он спит.

– Каролитовый перстень еще не то может, – заметил Хейдин. – У меня, правда, не получилось. Может, ты окажешься везучее?

– Дьявол, а ведь это мысль! – Руменика заулыбалась. – Прямо сейчас попробую. А как надо говорить? Прямо в голос?

– Просто возьми его за руку. – Хейдин и сам загорелся этой, в общем-то, случайной идеей. – Ага, вот так!

Руменика с готовностью взяла ребенка за руку, склонилась над ним, пытаясь разглядеть хоть какую-то жизнь на застывшем лице Заряты. Она ждала знаков этой жизни, подергивания век, судорожного сокращения мелких мышц, дрожания губ, вздохов – но лицо мальчика оставалось неподвижным, как лик каменной статуи. Вместе с тем девушка почти сразу ощутила уже знакомое тепло в руке, державшей пальцы Заряты. Потом замерцал каролит в перстне, и Руменика начала свой мысленный разговор с братом. И брат услышал ее.

Ее окружала темнота. Но это не был мертвый, безжизненный мрак – скорее, просто очень темная ночь Испуга Руменика не ощутила, тем более что вскоре в этой ночи замерцал зеленый огонек, совсем такой же, как в ее каролитовом перстне. А потом она услышала голос – глубокий, бархатистый, с раскатистыми согласными и сильным эхом, будто шел из пропасти. Это не был голос ребенка, но Руменика поняла, что тот, кто говорит с ней, так или иначе связан с ее братом.