Мэри Стюарт - День гнева. Принц и паломница

Сразу после вечерней службы явилась с весточкой младшая из фрейлин Моргаузы. Королева приглашала четырех младших принцев отужинать с ней. Их она позовет позднее. А теперь она желает видеть принца Мордреда.

За чередой вопросов и возражений, вызванных приказами королевы, Мордред встретился глазами с Гавейном. Единственный из всех, Гавейн глядел на него скорее соболезнующе, чем обиженно или возмущенно.

— Что ж, удачи, — только и сказал он.

Мордред поблагодарил его, пригладил волосы, поправил пояс и висевшие на нем рог для питья и кинжал в ножнах, и все это время придворная дама королевы стояла в ожидании у двери, глядела перед собой блеклыми глазами и повторяла, словно могла говорить только заученные слова:

— Принцам велено явиться отужинать с госпожой, но сейчас она желает видеть принца Мордреда. Наедине.

Выходя из комнаты вслед за придворной дамой, Мордред услышал, как Гавейн говорит тихонько углом рта Гахерису:

— Не будь глупцом, какая тут привилегия? Сегодня утром она ведь даже не глянула в его сторону. И ты сам знаешь почему. Неужели ты уже забыл о Габране? Бедный Мордред, ему не позавидуешь!

Мордред шел через лужайку сада на шаг позади фрейлины. В траве, поклевывая червей, прыгали черные скворцы, и где-то в ветвях яблони пел дрозд. Солнце было еще теплым, и сад полнился ароматами яблоневого цвета и маргариток, и желтофиолей, что росли вдоль дорожки.

Ничего этого он не замечал. Все его существо сосредоточилось на предстоящей беседе. Теперь ему хотелось, чтобы у него хватило смелости не согласиться с королем, когда Артур сказал ему: «Я отказался видеться с ней, что б ни случилось, но ты ее сын и, полагаю, твой долг увидеться с ней хотя бы из вежливости. Тебе никогда больше не придется возвращаться. Но на этот раз, на этот единственный раз, ты должен это сделать. Я отобрал у нее королевство, я отобрал у нее сыновей; пусть никто не смеет сказать, что я сделал это со всем возможным жестокосердием».

И в его голове, заглушая этот голос памяти, настойчиво спорили два других голоса, один — голос мальчика Мордреда, сына рыбака, другой принадлежал принцу Мордреду, сыну Верховного короля Артура, взрослому юноше.

«Почему ты должен бояться ее? Она бессильна что-либо сделать. Она беспомощная пленница».

Это был голос принца, высокого, бесстрашного и гордого, в отделанной серебром тунике и новом зеленом плаще.

«Она ведьма», — возражал ему сын рыбака.

«Она узница Верховного короля, а он мой отец. Мой отец», — говорил принц.

«Она моя мать и она ведьма».

«Она больше не королева. Ее лишили трона и власти».

«Она ведьма, и она умертвила мою мать».

«Ты ее боишься?» — В голосе принца звучало презренье.

«Да».

«Чего ты страшишься? Что она может сделать? Она даже чары навести не может. Здесь ведь монастырь. На сей раз ты не будешь с ней наедине в подземелье».

«Знаю. И не знаю, почему я боюсь. Она — одинокая женщина и узница, некому ей помогать, но мне страшно».

Боковая дверка в сводчатой галерее женского дома была приотворена. Женщина поманила его за собой, и он последовал за ней внутрь, по короткому коридору, в конце которого маячила еще одна дверь.

Удары сердца казались теперь ударами молота о наковальню, ладони у него вспотели. Опустив по бокам руки, он сжал их в кулаки, потом медленно расслабил пальцы, борясь с собой, чтобы обрести утраченное равновесие.

«Я Мордред. Я сам по себе, я ничем не обязан ни ей, ни Верховному королю. Я выслушаю ее, потом уйду. Мне никогда больше не придется встречаться с ней. Чем бы она ни была, что бы она ни говорила, не имеет значенья. Я сам по себе и поступлю по воле своей».

Не постучав, женщина отворила дверь и отступила в сторону, жестом предлагая ему войти.

Комната была большая, но промозглая и скудно обставленная. И никакого убранства, голые стены из обмазанных глиной ивняковых прутьев, крашенные белой известкой, каменный пол, лишенный ковров или даже плетеных циновок. На одной стене располагалось окно, выходившее в сводчатую галерею; ни слюда, ни ставень не закрывали его, и в комнату свободно залетал прохладный вечерний ветерок. Против входной двери виднелась еще одна дверка. У противоположной от окна стены стояли стол и скамья резного полированного дерева. Во главе стола стояло единственное в комнате кресло, с высокой спинкой, украшенной богатой резьбой, но без подушек. По обеим сторонам его — два простых табурета. Стол был накрыт словно для вечерней трапезы: блюда и чаши из олова и обожженной красной глины или даже дерева. Часть мыслей Мордреда — та, что оставалась холодно наблюдательной, даже когда все тело его покрылось испариной и сердце бешено колотилось в груди, — с сардоническим весельем отметила, что его сводных братьев ожидает трапеза, скромная даже по монастырским меркам.