Мэри Стюарт - День гнева. Принц и паломница

— В чем дело, женщина? — раздраженно произнес ее муж. — Неужто ты горюешь по старому чародею? Что бы ни сделал Мерлин для Артура и людей с большой земли своим волшебством, нам-то что за дело? К тому же он был стар, и даже если поговаривали, что он никогда не умрет, на поверку вышло, что он все же смертен. О чем тут плакать?

— Я не о нем плачу, с чего бы? Но мне страшно, Бруд, мне страшно.

— Что, за нас?

— Не за нас. За него. — Она глянула на колыбельку, где мальчик, уже проснувшийся, но еще сонный от послеполуденного сна, тихонько лежал, свернувшись калачиком под одеялом.

— За него? — удивленно переспросил рыбак. — Почему? В будущем его теперь может ждать только добрая доля. И нас тоже. Если нет больше Мерлина, врага короля Лота — поверить тому, что болтают, — так и этого мальчонку считают погибшим, что теперь может угрожать ему или нам за то, что держим его у себя? Пожалуй, теперь можно перестать оглядываться по сторонам, как бы кто его не увидел и не стал задавать ненужных вопросов. Может, теперь он сможет выходить из хижины, играть с другими детьми, а не цепляться за твою юбку весь день, чтобы с ним нянчились. Тебе все равно не удержать его взаперти надолго. Он давно уже перерос свою колыбель.

— Я знаю, знаю. Этого-то я и боюсь, ну как ты не понимаешь? Боюсь его потерять. Когда настанет время Ей забрать его от нас…

— С чего бы это? Если она не забрала его, когда пришла весть о смерти короля Лота, то с чего ей теперь его забирать? Послушай, жена. Когда почил ее супруг король, ей самое время было потихоньку позаботиться о том, чтоб и его бастарда тоже не стало. Вот тогда и мне было не по себе. Если уж на то пошло, так это маленький принц Гавейн теперь по закону — король Оркнейских островов, но пока жив этот мальчонка, бастард он или нет, почти на… на сколько?., на год старше принца, найдутся те, кто скажет…

— Кое-кто слишком много болтает, — отрезала Сула со столь явным страхом, что Бруд встревоженно шагнул к двери и, отогнув полог, выглянул наружу.

— Что на тебя нашло? Никого тут нет. Да и будь здесь кто, все равно бы он ничего не услышал. Ветер поднимается, и прилив на верхней точке. Послушай.

Но Сула только покачала головой. Она во все глаза глядела на дитя. Слезы ее высохли, но когда она заговорила, голос ее был едва громче шепота:

— Нет, не снаружи. Никто сюда не подберется так, чтоб птицы не оповестили нас криком. Это здесь, в доме нам надо быть осторожнее. Погляди на него. Он уже больше не младенчик несмышленый. Он слушает и, иногда я готова поклясться, понимает каждое наше слово.

Протопав к колыбели, рыбак глянул вниз. Лицо у него прояснилось.

— Что ж, если не понимает теперь, скоро станет понимать. Боги знают, он у нас ранний. Мы сделали то, за что нам заплатили, и даже больше. Помнишь, какой это был хилый младенец, когда его нам отдали? А теперь, только посмотри. Любой может гордиться таким сыном. — Он отвернулся и взял посох, прислоненный у двери. — Послушай меня, Сула, если б недоброе могло случиться, оно давно бы уже случилось. Если б кто желал ему зла, нам давно бы уже перестали платить. Так что не мучь себя. Тебе нет причин бояться.

Женщина кивнула, но даже не поглядела на мужа.

— Да. Глупо было с моей стороны. Осмелюсь сказать, ты прав.

— Пройдет еще пара лет, прежде чем юный Гавейн станет забивать себе голову делами королевств и королевских бастардов, а к тому времени о нашем, может, и позабудут. А если это будет значить, что денег нам больше не видать, кому до этого дело? В моем деле мужчине всегда сгодится помощник.

— Ты хороший человек, Бруд, — с улыбкой подняла глаза Сула.

— Ладно, ладно, — грубовато отозвался он, отодвигая полог, — давай покончим с этим. Я схожу в город, узнаю, какие еще вести привезли матросы.

Оставшись с ребенком одна, женщина какое-то время сидела без движенья, и в глазах ее все так же стоял страх. Потом ребенок протянул к ней ручонки, и она внезапно улыбнулась. Улыбка вернула молодость и краски ее чертам и взгляду светлых глаз. Она наклонилась, чтобы достать дитя из колыбели, потом посадила его себе на колено. Взяв со стола корку черного хлеба, она обмакнула ее в кувшин с козьим молоком и поднесла к губам мальчика. Приняв у Сулы хлеб, дитя принялось есть его, пристроив темную головку у нее на плече. Прижавшись щекой к его макушке, женщина погладила темные кудри.

— Мужчины глупы, кто бы что ни говорил, — негромко произнесла она. — Они никогда не увидят того, что живет прямо у них под носом. Ты ж, моя косточка, вырастешь не таков, об этом твоя кровь позаботится. Вот уже сейчас ты словно смотришь в самую суть вещей, а ты совсем еще дитя… — Она коротко рассмеялась ему в волосы, и мальчик улыбнулся, какой странный вышел у нее звук.