Елена Асеева - По ту сторону Солнца. Часть первая

А капли дождя срывались с небосвода все более крупные и частые, вскоре, как это знала Дарья, зарядив хоть и коротким, но достаточно сильным, проливным потоком.

— Голубчик, — мягко обратился к юному авгуру Арун Гиридхари, и уголки его рта опустились вниз, явив все его расстройство. — Разве вам разрешалось когда-либо покидать чертоги ночью?

— Нет, — очень тихо отозвалась Даша, ощущая стыд за свой поступок, чуть было не стоявший ей жизни.

— Разве мною не было указано вам неизменно останавливать фантасмагорию? — в голосе негуснегести не имелось и капли негодования, лишь авторитарность его звучания, коя всегда подчиняла.

— Было указано, — коротко ответила Дарья, вновь ощутив бурление в обеих гортанях и резко вздрогнув, плеснула кровь из ноздрей и приоткрытого рта себе на лицо.

Ассаруа вскинул левую руку, и, ухватив подол собственного огненно-малинового паталуна утер кожу на лице ссасуа, смахивая выплеснувшуюся туда кровь. Тем самым указывая на то, что негуснегести скорей всего доложили об уходе Даши из чертогов задолго, как к нему прибыл халупник Самира.

— Таким побытом, вы, голубчик, нарушили оба моих распоряжения, — отметил ассаруа, оставляя губку на шее и перемещая правую ладонь в середину грудной клетки юного авгура, а левую, укладывая сверху на лоб. — А посему будете наказаны сроком на четверо суток, без права выхода в сад, слободу и даже свою половину. Опять же сей срок будете лишены общения со мной и халупниками. Все это время вы проведете в ложнице, занимаясь дуалауа. — Левая ладонь негуснегести сместившись вниз, прикрыла глаза Даше, и он ласкательно, придавая насыщенность звучания отдельным словам, подпев плавной мелодией выводимой струнами гуслей, дополнил, — а теперь голубчик сомкните веки. Расслабьтесь, подчинитесь, отдайтесь боли, доверьтесь правлению вашего диэнцефалона. И сызнова воссоздайте точку начала фантасмагории, в виде рубиновой звезды. И естественно, доверьтесь мне.

Даша не помнила, как ее перенесли в чертоги в ложницу, очнувшись только следующим утром, и не в силах не то, чтобы заниматься, но даже подняться с лежака. Весь этот день не проходящая слабость, и острая боль в шее (и это несмотря на то, что рану, как и шею, перевязали плотной сухой и вроде как растительной лентой) сменялась тугим сном. Тугим, потому как диэнцефалон в нем то пребывал в парящем, невесомом состояние, то становился сжатым в плотный, круглый комок.

Лента, опоясывая шею, была столь плотно натянута, что не позволяла ссасуа говорить по-перундьаговски, он всего только и мог, что издавать звуки ноздрями по-велесвановски. Впрочем, они ему не пригодились. Ибо в следующие два дня, когда само состояние нормализовалось, и Дарья стала подниматься с лауу, да по чуть-чуть заниматься дуалауа, толком-то говорить было не с кем. Арун Гиридхари в ложнице не появлялся, а приходящий Ури неизменно молчал, не отвечая даже на простые вопросы, однако, выполняя все пожелания юного авгура, касаемо только еды.

Даше было даже воспрещено мыться и справлять нужду, благо велесвановцы могли подолгу обходиться как без первого, так и второго. Хотя, как можно понять, ссасуа волновала сама увиденная фантасмагория, о которой хотелось поговорить с Аруном Гиридхари. Об этом всякий раз она просила приходящего старшего халупника, не всегда уверенно выводя по-велесвановски:

— Ури, скажи, ассаруа, абы он пришел. Мне нужно с ним потолковать.

Третий день заточения оказался самым сложным. Еще и потому как от волнения у Дарьи почасту возникала начальная точка фантасмагории, тыкаясь лучиком между ее глаз. Потому, боясь нарушить указания Аруна Гиридхари, приходилось снимать ее наступление занятиями дуалауа. Тем не менее, где-то к середине дня Дашино раздражение достигло апогея. А когда Ури снял с ее шеи ленту, тем предоставив возможность говорить по перундьаговски, она ухватила одну из его четырех рук, и резко дернув на себя мешая слова на перундьаговском и велесвановском языке, сумбурно выдохнула:

— Ури, скажи ассаруа, что ежели он не придет, у меня начнется фантасмагория. Я не в силах ее более сдерживать.

Старший халупник торопливо склонил голову, и, согнув спину, тягостно качнулся вправо-влево. Всем своим жалостливым видом живописуя покорность судьбе и собственное бессилие.

— Бл…! — злобно выругалась Даша, выпуская из хватки руку Ури, и тотчас шагнула к стене, вбок от лежака. — Да, как меня все достало! Заманали, бл…! — хрипло продышала она по перундьаговски, так как ругаться умела только на этом языке.