Наталья Мазуркевич - Эльфийский для начинающих

Она успокоилась только после полуночи, затихла в одно мгновение. Я слышала тяжелые шаги отца, который нес ее в спальню. Слышала, как гасят свет слуги. Слышала, как тихо переговариваются господин Аль-Реан и Тереза. Все еще слышала ее истерику. Она первый раз так кричала на меня. Обычно доставалось братьям, но даже про них она не говорила таких слов.

А я не гном. Я не могу держать лицо, как они, не могу просто взять кирку и уйти в шахту, отмахать там смену и вернуться, будто ничего не произошло. Произошло. Не признать этого я не могла, но как решать возникшую проблему — не знала.

Поднялась, прошла по комнате, едва не скинула вазу со стола. Металлическую. Досталось бы только моей ноге, если бы зацепило. Подошла к окну и щелкнула задвижками.

Морозно. Каждое мое дыхание сопровождалось облачком пара. Большим или маленьким, похожим на кролика или кошку. Я отвлеклась, пытаясь придать своему дыханию какую-то форму. Оставаться дома, под одной крышей с леди Катариной было тяжело. Возможно, так бы было правильно, остаться, переждать, поговорить утром. Но слишком сильно меня обидели ее слова, слишком сильно, чтобы молча стерпеть и до конца жизни бороться с чувством вины. Такого я для себя не хотела.

Выждав с полчаса, лицо к тому времени уже успело покраснеть, а пальцы гнулись с трудом, я закрыла окно. Было холодно, тепло отзывалось болью в замерзших руках, пальцах, но это было хорошо. Заставляло не думать о плохом — просто собирать свои вещи. Нужные, важные, те, которые при матушке всегда прятались в дальний ящик, те, которых она не одобряла, — просто предлагала выбросить и купить новые. Такие, какие она бы хотела для себя.

Я с ней не спорила: ждала, пока она уйдет, выбиралась через окно и уходила искать, кому из слуг перепало мое богатство. Выкупала обратно, если требовалось, но чаще мне возвращали все с грустной, сочувствующей улыбкой. Они видели больше моего.

Первыми в сумку были уложены книги: за порчу казенной собственности пришлось бы заплатить. После я по одному укладывала предметы из своего тайника, поражаясь, почему их так много. Почему у меня так много того, что не приветствовалось в родном доме?

На миг я задумалась: а что было бы, если бы отец не уезжал к гномам? Если бы все мы родились здесь? С детства учились бы правильному обхождению в приличном обществе? Стали бы такие же, как дочка канцлера, готовая идти по головам ради своей цели? Или как Франтишка, к которой собственная мать относится как к кукле, разменной монете, созданной для удовлетворения собственных нереализованных желаний?

А все ли желания удовлетворила моя собственная мать? Да, отец ее любит, у нее есть собственный дом, она тратит без оглядки на сумму — отец молча оплачивает счета — и, наверное, в душе ненавидит Дару. Иначе к чему ее пассажи в адрес подруги? Но что в душе леди Катарины имеет такую ценность, чего у нее нет такого, чем обладает Дара? Происхождение?

Матушка и сама происходила не из последнего рода империи. Рель-Дие, а до прадедушкиной обиды, исключившего матушкиного отца из списка прямых наследников, и Дель-Дие. Ничем не ниже Дель-Жан, семьи Дары. Вот только Дара осталась на уровне Дель. Графиня Атлонская, а Атлонские никогда не опускались до Тель, никогда не имели ничего общего с торговцами, никогда не брали в семью выходцев других слоев. А матушка стала Тель, и все знают, что она жена, пусть и лорда, но поднявшегося на торговле. Гномы бы уважали такое, а вот в Таан-Рене… Сколько колкостей, высказанных в лицо, ей пришлось выслушать?

Я вздохнула. Приходило понимание, но облегчения оно не приносило. Картинка складывалась. То, что она якобы хотела для меня, на самом деле нужно было только ей. Лучший университет, лучший факультет, лучшая специальность — как она радовалась, несмотря на мое разочарование! — лучшее окружение, которое только могло быть. А после того, как к нам зачастил Алест, матушка и вовсе поверила в свою счастливую звезду. И гномы… опять гномы. Как она могла перенести такой удар?!

Я закончила с упаковкой первой сумки. Кажется, я действительно ухожу. Из дома, из-под ее опеки, от придуманной мне жизни. А впрочем, почему кажется? Ухожу. Дособираю вещи — те, которые действительно мои, и уйду в свою комнату. Уеду утром, как только загорится рассвет, в последний раз воспользуюсь матушкиной добротой и одолжу ее экипаж. А дальше — сама. За себя и для себя. Не оглядываясь и не нарушая чужих планов, о которых меня забыли предупредить.