Юлия Власова - Соната для Пина и Бара

— Доминантсептаккорд бьет минорное трезвучие, — сосредоточенно говорил Бар. — Мастер опять продувает.

— А вот ничего я и не продуваю, — в шутку обижался Мастер. — Глянь на свои карты, братишка. У тебя там сплошные тоники да малые терц-децимы.

— Еще и подглядывает, — буркнул Бар.

— Отец, как думаешь, — спросила девушка шепотом, — помнит ли нас кто-нибудь там, дома? Скучает ли?

— Наш прежний хозяин, полагаю. Мы ему за квартиру не уплатили, — слабо рассмеялся он. — Да и, может, та бездомная кошка, которую ты подкармливала по утрам.

…В итоге, партию в карты выиграл скромный и незаметный Флажолет. Он каким-то образом умудрился обставить Бара, хотя Бар по праву считался одним из лучших игроков города Соль.

Об исчезновении Мастера и его дочери в мире Людей действительно никто, кроме хозяина квартиры, не сожалел. Ну, жили когда-то в квартале Бронкс два неприглядных бедняка, ну сгинули куда-то. Кому какое до этого дело?! Зато про Пина чуть ли не оды сочиняли.

— Ах, какой звучный был инструмент! — хлюпал носом директор театра. — С ним не сравнится ни одно пианино!

А солдаты, которых оглушил Бар, теперь объяснялись между собой исключительно с помощью рук и частенько вспоминали Бара недобрым жестом.

В городе Соль Пина и Бара встретили довольно равнодушно. Не получив своего клея, контрабас Гамба удалился, разочарованно покручивая колки. Гитарчик, которому не достались новые струны, горестно вздохнул и поплелся слагать печальные куплеты о том, каково это — остаться без подарка из-за границы. А те, кто ожидал Пина с возом банок сверхустойчивого лака, оккупировали крыльцо его дома и долго гомонили да балабонили, пока не появился внушительных размеров Мастер. Он, правда, несколько поубавил в росте и ширине плеч с момента, как попал в страну Музыкальных Инструментов, однако всё равно был на голову, а то и на две выше соседей Пина.

— Кого из вас мне починить? — невозмутимо поинтересовался он. Шумные Скрипки и суетливые Гобои, толпившиеся у дверей, мгновенно испарились. Никому из них не хотелось лечиться раньше времени.

Но пора было не откладывая приступать к делу: дирижер Баккетта угрожал, что если театр простоит без концертов еще неделю, то он, Баккетта, умоет руки. А без него театр уж точно развалится — и даже Рояльчик положение не спасет. Так что следовало действовать быстро.

Рояльчик кашлял малыми секундами и септимами, чихал грязными аккордами и представлял собой такое печальное зрелище, что волей-неволей прослезишься.

— А вот и мы, — объявил Пин, виновато заглядывая в зал, где, закутанный в наполовину съеденный шарф, стоял страдалец. — Мастер, приступайте.

…Мастер утверждал, что с Рояльчиком он провозился всего-то четыре часа. Но, по собственным подсчетам Пина, настройка длилась ни много ни мало полдня.

— Что это за странные железяки вы использовали, когда меня лечили? — спрашивал у Мастера Рояльчик. — Они съедобные?

— Даже и не думай, — назидательно говорил Пин. — Если ты слопаешь его инструменты, как он остальных чинить будет?

Возвращение Рояльчика стало настоящим праздником для оперного оркестра и вызвало шок у злющего Треугольника. Как так? Рояль, которому ты столько лет рыл яму, вдруг взял и заявился в театр, да еще под звуки торжественного марша! Не для того он, Треугольник, разрабатывал хитроумные планы, не для того восхищался своим злодейством. Но ничего не попишешь. Все ликовали, и ему пришлось ликовать. Так, для виду. В действительности же он опять изобретал хитроумный план. Но этот план провалится, как и все прочие его планы. И однажды Треугольник наверняка поймет, что он не такой уж и злющий и что ему вполне под силу делать добрые дела.

Написание сонаты для пианино и барабана заняло у Мастера целых трое суток просиживания за Рояльчиком — с карандашом и нотной тетрадью. Он почти ничего не ел и совсем мало спал. Иногда к нему заглядывала Адель — чаще всего посреди ночи. Ругалась, что он себя в могилу сведет, что о здоровье думать надо. Но Мастер был тверд, как скала. Только просил принести кофе, да чтобы покрепче. Он проигрывал мелодию, после чего, весь в испарине, хватался за карандаш. А потом снова проигрывал — и снова увлеченно строчил в своей тетради. Поглядели бы на его старание Пин и Бар!

Но Пину и Бару было некогда. Они, как угорелые, носились по городу и скупали все возможные вкусности, чтобы организовать праздничный стол в честь возрождения оперного театра. Дирижер Баккетта за ними едва поспевал. Он хотел лично проконтролировать этих «сорви-голов»: вдруг, чего доброго, обнаружится на застолье древесный паштет или консервированные стружки.