Надежда Мамева: Магометрия. Институт благородных чародеек

Нагая близость, разгоряченные тела, невесомое прикосновение его пальцев к плечам, груди, животу — все это рождало предгрозовые всполохи желания. Я почувствовала, как Андрей провел рукой вдоль внутренней поверхности моего бедра, напряженного в бесплотной попытке расслабиться, и улыбнулся. Раздвинул коленом целомудренно сведенные ноги и чуть отстранился. Его пальцы начали свой собственный танец там, где рождается неутолимая страсть, извечный зов, сама жизнь. Музыкант, настраивающий свою гитару, не иначе. Я беззвучно застонала, когда его рука сжала мою грудь, и он, больше не мешкая, навалился сверху. Андрей вздрогнул, словно погружаясь в свое наслаждение, забывая о реальности.

Я закрыла глаза, а в следующую секунду резко их распахнула. Его крик, полный боли, напоминал агонию. Он резко оттолкнулся, скатываясь с меня, и, оказавшись на краю кровати, отключился.

Меня била крупная дрожь. Что произошло? Почему? Как? Еще пару мгновений назад это был Андрей, молодой, сильный, красивый, тот, кто должен был стать моим первым мужчиной. Родители уехали на выходные на дачу, все должно было произойти хотя и банально, но логично, реально.

— Помоги, — прошелестел старик, а я лишь схватилась руками за голову.

«Соберись, думай», — приказала сама себе. «Скорая»? Полиция? Первая скорее приедет с плечистыми ребятами из желтого дома, вторая лишь посмеется. Умом понимала: такого просто не могло произойти по законам физиологии, анатомии и медицины. Однако неопровержимое доказательство, нарушавшее привычную картину мира любого здравомыслящего обывателя, было здесь, рядом. Всего в двух шагах.

На тумбочке завибрировал мобильный. Звонила мама. Я на автомате протянула руку к сенсору и привычным жестом провела пальцем по экрану.

— Зайка, все хорошо?

— Не знаю.

Голос меня не подвел, оставшись ровным, но краткость ответа заставила на том конце с ноткой паники спросить:

— Ты сейчас где? — и получив ответ: «Дома», мать твердо заявила: — Ничего не делай! Слышишь, ничего! Я скоро буду.

Спустя час я увидела в окно, как знакомый «матиз», лихо развернувшись на крохотном пятачке парковки, встал точно по разметке. Наверняка мама гнала с дачи, вжимая тапку в пол. «Сейчас она поднимется, и все будет хорошо», — мысленно уговаривала я сама себя.

Во дворе запищала сигналка, оповещая о том, что она на боевом посту и бдит машину от угона. Именно в этот момент в дверь квартиры постучали. Жестко, решительно, громко.

— Откройте, инквизиция!

Я не успела подойти. Защелка сама начала проворачиваться, и уже через мгновение дверь распахнулась. На пороге стояли трое мужчин в штатском. Они были чем-то неуловимо похожи: угрюмые, решительные, опасные, с одинаково цепкими взглядами. Такое выражение глаз я видела только у бывшего одноклассника, разом потерявшего в аварии всю семью, — выжженное потерями и пережитым.

— Это она. Остаточный след от нее все еще фонит, — было то единственное, что я успела услышать.

После прозвучавшей реплики один из незваных гостей без слов бросился на меня, заламывая руки, вминая грудью в паркетную твердь прихожей. Вмиг он затянул на запястьях петлю, содрав кожу, и начал монотонный монолог:

— Вас застали на месте преступления. Вы обвиняетесь в несанкционированном искривлении временного потока. Вы имеете право хранить молчание, защищать свои интересы в суде сами или с привлечением уравнителя.

Крик матери, поднявшейся на лестничную клетку, заставил оглянуться и мужчин и меня.

— Она ни в чем не виновата! Это все я, это моя вина, не забирайте ее! Дайте мне все объяснить!

Один из визитеров повернулся к ней с единственным вопросом:

— Ваша дочь из неучтенных? — его холодный голос напоминал скрип металла по стеклу.

— Да, — только и сумела выдохнуть мама, а потом добавила: — Она ничего не знает. Я думала, моя дочь обычная и дара у нее нет, как и у меня.

Спустя полчаса я сидела в кресле, в своей комнате со связанными руками и, давясь недавними воспоминаниями, рассказывала о случившемся. Один из инквизиторов внимательно слушал меня, второй бесцеремонно крутил за подбородок лежащего Андрея, напоминавшего сейчас больше всего сухофрукт, а третий ходил по комнате с какой-то странной пластиной.

По завершении короткого экскурса в новейшую историю питерской сталинки («родового гнезда рода Смирновых», как мать порой в шутку называла нашу квартиру) меня опять начало потряхивать.

Слушавший мой рассказ мужчина средних лет после того, как я замолчала, не то чтобы подобрел, скорее, из его взгляда ушло красноречивое желание сломать мне шею. Он засунул руки в карманы вылинявших джинсов и, выдохнув, произнес: