Грэм Макнилл - Зубы Урсуна

Горбун схватил ларец, заверещав от удовольствия, и уставился в его сияющие недра, словно вдыхая запах того, что лежало внутри.

– А это то, что ты принес мне? – спросил бывший владелец ларца, протягивая изящную руку к гробу.

Размытое движение, черное на черном, и когтистые пальцы перехватили тонкую кисть. Маршка опешил; фигура в черном, как будто и не шевелившаяся вовсе, вырвалась из тени так стремительно, как не смог бы ни один человек. Она не была человеком.

Оборванное существо с книгами медленно покачало головой, и рука с когтями разжалась.

Маршка повернулся и, сложив ладони чашечкой у уха Николая, прошипел:

– Николай, выбирайся на поверхность. Чекатило захочет услышать о том, что происходит здесь внизу.

– А ты? – шепнул в ответ Николай.

– Я останусь, может, еще что услышу! Иди!

Николай кивнул – Маршка видел, что молодой подмастерье счастлив смыться отсюда. Он не винил его, но сам должен был остаться. Если Чекатило обнаружит, – а он обнаружит, – что Маршка видел то, что здесь происходит, и не узнал все, что смог, то запросто перережет крысолову горло.

Николай ускользнул, и внимание Маршки вновь переключилось на драму, разворачивающуюся перед ним, – как раз вовремя, чтобы услышать, как забинтованная фигура отвечает на какой-то вопрос одним шипящим словом, прозвучавшим так, словно вылетело оно изо рта, никогда не говорившего на языке людей, да и не предназначенного для этого.

– Эшшшиииин… – произнесло существо, наклонив голову, показывая на фигуру в черном.

В это мгновение Маршка увидел что-то вроде длинного жирного червя, извивающегося в воздухе за спиной говорящего. Губы крысолова скривились от отвращения еще раньше, чем он осознал, что это не змея вовсе, хотя кое-кто из простаков и утверждал, что их в канализации водится великое множество, а хвост. Розовый хвост, совершенно голый, за исключением нескольких клочков грубой, даже на вид жесткой как проволока паршивой шерсти.

От омерзения он невольно шумно втянул в себя воздух и тотчас понял, что этим обрек себя на гибель – голова фигуры в черном резко повернулась к нему.

– Нет… – выдохнул человек и вскочил на ноги, чтобы помчаться прочь.

Но он успел лишь подняться – серебряная вспышка, чуть колыхнув воздух, толкнула его в грудь. Крысолов охнул от боли, повернулся, все еще намереваясь бежать, но ноги отказались повиноваться ему и земля рванулась вдруг вверх, ударив его по лицу. Руки и ноги свели страшные судороги. Маршка перекатился на спину и увидел три зазубренных окровавленных железных диска, торчащих из его груди. Откуда они взялись? – удивился он, чувствуя, как дергаются мускулы и наполняются бурлящей пеной легкие.

Человек попытался пошевелиться, но тщетно. Он умирал.

Собрав последние силы, Маршка закричал:

– Беги, Николай, беги! Они идут!

И тут темная тень окутала его, тень, еще чернее той, что давила ему на глаза. Маршка вгляделся в лицо своего убийцы и понял, что Смерть таки обладает чувством юмора.

Несмотря на поздний час, Громадный проспект был оживлен. Бездомные, которым негде приткнуться, бродили по улицам, справедливо считая, что желание улечься в холодный снег равносильно смерти. У стен зданий наросли высокие сугробы, а центральную дорогу вытоптали до коричневой слякоти. Немногочисленные таверны, у которых еще остались какие-то припасы, сжигали все свое топливо, чтобы хоть немного отогнать холод, но бороться со знобящим, пробирающим до костей морозом Кислева было бесполезно.

Семьи, завернувшись в меховые одеяла, жались друг к другу, делясь крохами тепла, но все же дрожа от холода и страха.

Трудные времена пришли в Кислев, но те, что грядут, – еще тяжелее.

Скрежет металла о камень стал первым намеком то, что происходит нечто необычное, но большинство людей не обратили на него внимания – они слишком замерзли и были слишком голодны, чтобы придавать значение чему-то, выходящему за рамки их личных забот.

Ржавая крышка люка поползла в сторону, сдвигая снег и царапая камни, окровавленные руки потянулись из подземной тьмы на улицу. Человек, весь измазанный зловонной грязью, вопя от ужаса, выволок себя из сточной трубы и задергался, точно марионетка, катаясь в хлюпающей снеговой каше.

Что-то выпало из его грязной одежды – короткий кинжал с кривым лезвием; клинок запутался в полах темного плаща и рассек кожу человека.

Мужчина бился в истерике, отчаянно пытаясь отползти подальше от входа в канализацию. Спина его выгибалась в конвульсиях, а крики агонии могли разжалобить даже каменные сердца.