Илья Новак: Магия в крови

— ПРОКЛЯТ.

Мир содрогнулся, и со стоном, пронзившим весь остров, толщи камня внутри Горы сдвинулись вниз, погребя под собой пещеру.

Какое-то время доброму мастеру казалось, что он обезумел — первый раз подобное ощущение посетило его, когда он лишился руки. Тогда Норавейник не был разорен, трансформации подверглось тело самого Бьёрика. Сейчас, если учесть все произошедшее, он отделался легким испугом — лишь царапины да кровоподтеки, — но окружающее изменилось настолько, что казалось нереальным.

Прожив в Форе всего несколько лет, он полагал, что хорошо помнит туннели Норавейника, его просторный верхний зал со сводами в узоре стропил, обрешетин и мостков, мастерские и жилые норы, гуляющее по городу эхо от работающих станков, гуденье печей и голоса карл. Если бы после долгого отсутствия он попал сюда в обычное, мирное время, возможно, все так и было бы. Но сейчас Норавейник превратился в подземную преисподнюю.

Добрый мастер шел почти вслепую, качаясь, размахивая рукой. Если учесть размеры подземного города, уходящие от него в разные стороны многочисленные норы, земляные мешки, штольни и заброшенные выработки, то взгляду Бьёрика — и когда он спускался вместе с остальными после падения ковчега, и сейчас, когда поднимался, — взгляду его открылась не такая уж и значительная часть Норавейника. Однако именно эта часть подверглась наибольшему разрушению. Именно здесь лежало больше всего тел.

Когда все закончилось, после схватки в норе мудрого мастера, Бьёрик впал в забытье и не приходил в себя очень долго. Он очнулся на досках посреди кожевенной мастерской, пострадавшей меньше, чем большинство окружающих помещений. Кто-то положил его здесь — скорее всего Доктус Савар, ведь Бьёрик был накрыт его курткой.

Мастерская пустовала; оставшиеся в живых разгребали завалы, переносили ближе к поверхности и лечили раненых, пытались спасти умирающих. Мастер нашел бочонок с водой, сунул в него голову и долго пил.

Скорее всего про то, что он здесь, никто не помнит. Увидев, что он не ранен, мастера оставили на досках и после в суматохе забыли про него. Бьёрик направился вверх, туда, откуда доносились голоса. Еще некоторое время после пробуждения голову его заполнял будто бы липкий жирный клей, и даже холодная вода из бочонка не помогла: гномороб хмурился, моргал, тер глаза, хлопал себя по щекам — и никак не мог окончательно проснуться. Но чуть позже, когда он уже шел по коридору, перед глазами вдруг встала картина того, что он видел вчера: нора мудрого мастера Драмана, сам Драман и комната детей — туда мастер заглянул перед тем, как впасть в забытье.

И вот теперь он брел, качаясь, будто пьяный, едва видя происходящее. Карлы, все чаше появлявшиеся вокруг, не обращали внимания на одинокую фигурку, они были слишком заняты работой и собственными горестями. Иногда Бьёрик вдруг поворачивал, обходя столб пустого воздуха: в том мире, по которому он шел сейчас, в мире, существовавшем больше в его раненом, сочащемся кровью сознании, чем наяву, на полу в этих местах под падающими с потолка колоннами призрачного света лежали истерзанные тела детей из комнаты в норе Драмана.

Он шел, а вокруг постепенно делалось светлее. Стоны, крики раненых, голоса, стук камней — все это становилось громче. И вместе со светом, который начал проникать в построенный сознанием Бьёрика мирок кошмара и разгонять его мертвую тишь, вместе с голосами и другими звуками, в сознании его зарождалась ярость.

Купол, составляющий часть холма, был проломлен; из него, словно глупая морда огромной рыбины, заглянувшей в кокон водяного паучка, да так и застрявшей там, выпячивался нос ковчега. Остатки проломленных стропил и мостков свисали вокруг, но большинство валялись на земляном полу. Несколько подпирающих купол массивных столбов опрокинулись, остальные покосились. Все озарял проникающий сверху дневной свет; между столбами, накрытые полосками теней от балок и стропил, лежали раненые. Над ними сидели карлы; от одного тела к другому переходили трое лекарей — все, кто остались живы. Один из них ковылял, опираясь на кривой, впопыхах сделанный костыль. Край опавшей емкости, все еще опутанный канатами, свешивался между стропил, будто сморщенный серый язык.

Ярость затопила созданный воображением мастера жуткий мирок и разрушила его. Бьёрик ясно увидел происходящее вокруг — и побежал. Он промчался по наполовину засыпанному землей коридору, расталкивая карл, спускающихся с поверхности холма или, наоборот, идущих вверх, и вылетел на склон. Корпус ковчега лежал носом в холме, подмяв под себя часть палисада. По бокам от него высокие колья ограды накренились в разные стороны. Недавно прошел дождь, наверху уже все погасло, ни огня, ни дыма... Черные, мокрые остовы построек поблескивали каплями. Южную часть холма вокруг пролома покрывал слой перемешанного со снегом пепла и прогоревшей травы. Бьёрик огляделся, выискивая среди фигур того, кто был нужен ему, и побежал к вершине по отлогому склону.