Александр Зорич - Ты победил

– Не улизнет, – с удивительной уверенностью заметила Вирин. – Кто бы там ни был, он обязательно начнет убивать здесь и сейчас. Потому что сегодня вокруг Ваи собралось слишком много сладких ему жертв.

– Что значит «кто бы там ни был»? Там ведь девкатр – и больше никого.

Вирин резко обернулась и посмотрела на Сайлу в упор.

– Не искушайте судьбу, услада губ моих. Ответ на этот вопрос может убить вас.

– Это, надо полагать, и есть девкатр, – пробормотал Лагха, отвечая Лорме. – Как вы думаете, аррум?

Эгин лежал в пяти шагах от Лагхи лицом вниз, накрывая телом меч Кальта Лозоходца. Эгин не ответил Лагхе. Наверное, не расслышал вопроса.

– Аррум?! – настойчиво окликнул его Лагха.

Эгин даже не пошевелился.

Наверное, без сознания. Лагха наскоро прощупал Эгина своим Взором и обомлел.

Эгин, аррум Опоры Вещей, был мертв. А что еще сказать о человеке, чье тело оставлено семенем души?

Девкатр переместился неожиданно. Басовито гудящее «ж-ж-ж-ж», несколько неуловимых мгновений – и девкатр, проскользив боком в сторону, уже завис над вайской площадью, над замершим «ежом» южан, которых удерживал на месте страх, лишивший их последних сил. А там, где девкатр был раньше, осталась лишь дрожь знойного марева.

– Сыть хуммерова, – ахнула Сайла, позабыв обо всем на свете.

– Да, – процедила Куна-им-Гир. – Она самая.

– Отлично! – щелкнула пальцами Вирин. – Он выбрал первую жертву!

С этого момента события сорвались в головокружительный галоп и едва ли были в тот день хоть одни человеческие глаза, которые воспринимали бы вещи так, как они свершались в действительности. Подлинная суть вещей открывалась лишь угольно-черным зракам девкатра.

Клочья деревянных вайских строений, клочья мертвой шардевкатрановой плоти, тела костеруких и южан, погибших в первой волне высадки – все разнообразие косной материи в окружности полулиги от панцирной пехоты, сгрудившейся на площади – пришло в движение, ибо на неживое распространилась власть тонких тканей Изменения девкатра. Пришло в движение и поднялось стеной вокруг обреченного десанта. Один короткий колокол напряженной тишины, нарушаемой лишь ровным гудением девкатра – и, вспыхнув, словно ворох обрывков рисовой тернаунской бумаги, немыслимое сонмище изуродованных предметов ринуло к центру площади, одновременно с этим закручиваясь в слитный пламенный вихрь.

Конец панцирной пехоты, красы и гордости Северо-Восточной провинции.

А потом, к огромному неудовольствию Вирин и великому облегчению Адорна, девкатр плавно опустился вниз – туда, где развеянные в золу и пепел смешались останки Руама, сына Аффисидаха, солдат и костеруких. Девкатр сложил за спиной крылья и замер в дрожании раскаленного воздуха.

– Заснул, что ли? – в сердцах спросила Куна-им-Гир у обескураженной Вирин.

Невесомые пепельно-серые листья, беззвучно облетающие с мертвых деревьев. Сухое дно колодца и не шорох, но лишь ожидание сколопендр, которые приползут прислушаться к тому, как молчит твое сердце.

Вечность, которая есть миг. Миг, который есть вечность. Неразрешимое уравнение небытия. Он закричал и понял, что обречен на безмолвие. Ни звука. Только страх, непонимание, оставленность. Неужели это и есть Проклятая Земля Грем, о которой никогда не говорят вслух? В таком случае – когда же я проросту?

И вдруг…

– Кто ты, воин, проливающий кровь как воду?

Он не услышал так. Этот вопрос, сотканный из образов, из чьего-то расплывчатого лица в контражуре листьев смоковницы, из горного водопада, из победного звука, с которым меч находит дорогу меж пластинами чужого панциря, из ножа, холодящего кадык, из женской улыбки в сумраке незнакомой комнаты, из строчки, нацарапанной на глиняном черепке, не был услышан, нет, но был воспринят и понят, да. Но если то, что породило эти образы, можно было назвать голосом, значит, голос был раздраженный, настороженный, но вызывающий необъяснимое доверие. Он ответил:

– Эгин. Назови себя.

Он не ответил так. Но образ своей Внешней Секиры, собственное лицо вместе с зеркалом, его отражающим, готовность убивать, которую всегда невольно испытывает рука, возложенная на рукоять меча – все это ушло от него в пустоту, прежде чем он успел осознать, что не может шевельнуть губами, ибо их нет у него больше. Пустота была глухой и черной, перед которой все его чувства были бессильны. Что-то убило его, убило мгновенно и бесчувственно – ибо он помнил свое падение от подземного толчка, но был бессилен вспомнить боль или мертвящий металл в своем теле.