Михаил Успенский: Белый хрен в конопляном поле

Просто заморских гостей, как полагается, водили в баню. И потом они дома рассказывали про чудное ее устройство. Рассказы передавались дальше, по пути злостно перевираясь и обрастая самыми невероятными подробностями. В иных странах, кроме Посконии, Чухонии да Варягии, таких бань сроду не было, люди там в лоханках мылись — вот позорище-то! Владыка могучий в лоханке сидит! Значит, так и возникла сказка о том, что в Посконии, мол, деревянные печи… … В бане пришелец оказался крепким жилистым стариком, и лицо у него было узкое и грозное, как секира. Болярское, словом, было лицо, а вот одежда мужицкая.

— Потом посиди-ка ночку, повыжаривай гостей, — приказал он хозяину, кивнув на рубище свое.

Шорник словно язык во щи обронил — кивал только покорно злою своей головой.

Но баня любого злодея умягчит, добрые же люди в ней становятся еще добрее, а очень многие вообще выходят оттуда совсем захорошевшими.

Особенно же удобрению страстей человеческих способствует брага.

— Здоровый ты мужик, только вот живешь зря, — сказал подобревший старец хозяину.

— Как так зря? Ты думай, ухо моржовое, чего говоришь! — осмелел шорник. Такие люди обыкновенно начинают наглеть при малейшей потачке.

Только гость не обиделся. А вот Стремглавке тут и стало впервые за отца стыдно.

— Вот почему. С такими плечищами надо идти в войско и добро добывать мечом. Конечно, ремесло я тоже уважаю, только ты ведь и шорник — так себе. А все от того, что всю работу сам делаешь по причине жадности. Труд же разделения требует.

— Парень подрастет — будет кожи мять, — сказал Обух.

— Ты, стало быть, все уже за него решил?

— Конечно. Ведь отцовское слово — закон.

— Ну и напрасно, поскольку вижу я у мальчика на теле явственные царские знаки.

И показал рукой, где именно он эти знаки видит. Хозяин захохотал.

— Ну, дедушка, сказанул! Какие же это царские знаки? Такие у всякого мужика с рождения имеются! Таков-то и я царь!

И в доказательство хлопнул себя по низу живота.

Настала очередь гостю посмеяться:

— Нет, у тебя это всего лишь простые причиндалы. А у сына твоего истинно царские знаки. Недаром всякому отроку говорят, что у него все впереди. Вот что это выражение по-настоящему-то значит! Каждый мужчина с ними рождается, да немногие становятся царями, потому что не знают об этом. Не смеют знать.

— Что же ты тогда сам царем не стал? — ухмыльнулся шорник.

— Пробовал. Не вышло. Не судьба.

— Это что же выходит — оглоед мой царем может заделаться?

— Может! — сказал твердо гость. — Только будет он не царем, а королем. Хотя разницы никакой. Ибо давно нужен Посконии настоящий владыка.

— И когда же на наш убогий двор венец привезут? — поинтересовался глумливо хозяин.

— Он его сам себе добудет, когда особое слово услышит и пойдет за ним… Плесни-ка еще! Да не тревожься, пошутил я насчет вшей с гнидами, не водится их у меня…

— Стремглавка! Ты где всю ночь шлялся, жрать твою кашу, кожи еще не мяты, не тронуты! За стол не сядешь, покуда урок не отработаешь! Для твоей же пользы стараюсь!

С таких воплей начинался трудовой день будущего короля, и начинался он, едва солнышко показывало на восходе самый кончик носа.

Первое время после ухода таинственного гостя шорник бить мальчишку остерегался, так его старик напугал. С перепугу он даже отдал сына в учение к единственному на всю деревню грамотею, и грамотей учеником нахвалиться не мог.

А потом началось все снова-здорово. Мстил Обух родному сыну за свою поганую жизнь, историю же про ночного гостя так часто рассказывал пьяным приятелям, что Стремглав, израстая, не смог ее забыть…

— Так ведь, батюшка, вы же меня сами в ночное посылали…

— На ухо к медведю я тебя посылал! То было ночное, а теперь дневное! У меня хлеб даром не едят! Вот я тебе сейчас нанесу царские знаки!

После устного внушения шорник брался за вожжи, или за гужи, или за что там попадалось.

Мать жалела юного Стремглава, но возразить никак не смела: так уж воспитал ее супруг сразу после свадьбы.

Только и отрады было у мальчонки, что съездить в ночное, прокатиться на коне, подышать волей и костровым дымком после вонючей избы, да ведь посконское лето коротко.

Иногда через деревню проходили торговые люди, отдыхали, чинили упряжь или покупали новую. Они рассказывали о далеких теплых странах, что пораскинулись на берегах теплых же морей. Работать там совсем ничего не надо: протянул руку, сорвал с ближайшего дерева сладкий плод по имени банан и насытился. Если и сеют там жито, так собирают по два и по три урожая в год. Избы ставят из соломы да тростника, конопатить их на зиму не надо. Нет нужды и в дровах, и в печках. Звались те места Вольными Хлебами, и ежели доводилось кому из посконичей покинуть пределы отечества, то про него так и говорили — «ушел на Вольные Хлеба». А еще дальше, там, где никто не бывал, располагалась на недосягаемом острове Родина Всех Людей.