Константин Соловьев - Геносказка

— Куда?

— Не знаю, — искренне ответила она. — Куда-нибудь, как в старые добрые времена. В Руританию. В Офир. Или дальше.

— Вновь спать под открытым небом? Питаться черт знает чем? Перебиваться случайными контрактами?

— Мне казалось, тебе этого не хватает.

— Возможно, — сказал он, стараясь оставаться серьезным. — Но не исключено, что мне понадобится твоя помощь. Мои старые кости не выдержат долгого пути.

— Я что-нибудь придумаю, братец.

Он уже собирался отпустить какую-нибудь шутку, когда лицо Гретель внезапно окаменело. С него словно сдуло слабый румянец, обратив опять в мертвый холодный мрамор.

— Что такое? — встрепенулся он.

Его встретил взгляд пустых, как потухшие лампы накаливания, взгляд.

— Бруттино!

Он бросился к мушкету, проклиная все на свете и сдергивая со ствола тряпки. Торопливо повел стволом, отыскивая знакомую метку в земле, одновременно стараясь замедлить участившийся пульс, мягко и нежно коснулся бронзового спускового крючка… И ничего не заметил. Поле было пусто. Гензель повернулся к Гретель, ничего не понимая.

— Его все еще нет. Хотя уже четверть первого. Наверно, заблудился или…

— Нет, ты не понял. Бруттино. Помнишь, что ты сказал о нем?

— Э-э-э…

— Ты сказал, он жаден и недоверчив. — Гретель даже воспроизвела его интонацию, как механический фонограф.

— Да, кажется, так я и сказал. А что?

— Жаден. Жадность. Жадность — мать жестокости. Ты понял?

Он уставился на нее, ожидая какой-то подсказки, намека, объяснения.

— Ни единого слова, сестрица.

— «Жадность — мать жестокости». Это он сказал нам вчера, в трактире.

— Да, я помню. И что?

— То же самое я когда-то сказала ему. Точнее, не ему, но он при этом присутствовал. И хорошо запомнил.

Гензель хотел было поинтересоваться, что это за белиберда, но вдруг сам обмер.

— Театр Варравы, — враз окаменевшими губами пробормотал он. — Ты сказала это Варраве. Когда он хвастался своим новым приобретением.

Гензель вспомнил кабинет Варравы и закованного в цепи Бруттино. Мертвенный блеклый взгляд его янтарных глаз.

«Благодарю вас обоих за столь ценный дар».

Бруттино слышал все это. Он знал, кто продал его Варраве в обмен на америциевый ключ. Гензель ощутил, как враз похолодело в груди, точно кто-то закачал в легкие вместо воздуха чистый фреон. Это означало, что…

— Гензель! Куда ты?

Забыв про мушкет, он перескочил через бруствер и побежал к площадке взрыхленной земли с холмиком. Каждый шаг отдавался болью в правом бедре, а сердце колыхалось, будто расшаталось за долгие годы в своих креплениях и в любой момент могло ухнуть куда-то в желудок. Но Гензель не остановился, пока не добежал. И принялся горстями раскидывать холодную рыхлую землю. Он копал судорожно, срывая ногти и не замечая этого. Может, даже слишком поспешно. Гензель представил себе, что будет, если под пальцами вдруг хрустнет тонкое стекло и прямо ему в ладони хлынет смертоносное генозелье…

— Стой. — Оказывается, Гретель все это время была возле него. Она протянула бледные руки и стала ворошить землю, пока чего-то не нащупала. — Есть.

В ее пальцах были пробирки. Пустые пробирки. Пять пустых пробирок.

Впрочем, пятая не была пуста. В ней, аккуратно свернутая, лежала бумажная полоска, напоминая заспиртованного плоского червя в колбе. Гретель ловко выхватила ее тонкими пальцами и развернула.

Послание оказалось коротким, а буквы — неровными и неуклюжими, точно их выводила неумелая рука. Или недостаточно подвижная, с деревянными суставами.

«Не беспокойтесь. Я передам от вас привет папаше Арло».

— Мы обманули сами себя, — упавшим голосом сказал Гензель, роняя пустые пробирки в мерзлую землю. — Дьявольская деревянная кукла!

— Последовательность и осторожность, — пробормотала Гретель, все еще комкая в пальцах бесполезную бумажную ленточку. — Извини меня, братец.

— Брось. Мы с тобой оба оказались в дураках. Он с самого начала знал, что это мы! Наш маскарад его не провел! Так отчего… Ради анемии Фанкони, отчего он не убил нас еще там, в таверне? Ведь он мог растерзать нас на месте!

Гретель поджала губы.

— Хотел нас унизить. Мне кажется, он был обижен на нас. Из-за того, что мы чужими руками попытались с ним разделаться, чтобы завладеть ключом.

— И что с того?

— Растения не обижаются, Гензель. Растения могут защищать себя, растения могут уничтожать других, чтобы защитить свое жизненное пространство, растения могут даже лгать, мимикрируя под другие виды. Но обижаться и мстить… Это не очень характерно для растений.