Жан Лоррен - Принцессы ласк и упоения

После этого, несколько успокоившись, она раскрыла створки высокого окна, свинцовая сетка которого опутывала трубящих в рога карликов, и выглянула из окна. Кругом все побелело от снега, и в холодном ночном воздухе ленивые редкие хлопья, пушистые, как вата, затянули весь горизонт причудливой горностаевой пеленой с белыми мушками на черном фоне. Яркое зарево освещало снег у подножия башни, и королева знала, что это — отблеск огня из придворных кухонь, где повара готовились к вечернему пиру, потому что дело было в день Богоявления Господня, когда во дворце всегда устраивалось большое торжество. И злая королева Имогена невольно улыбнулась в глубине своей черной души, вспомнив, что в эту минуту для короля жарится чудесный павлин, из которого она предательски вынула печень, заменив ее смесью из яиц ящерицы с беленой, ужасным снадобьем, которое должно было навеки помрачить разум старого монарха и навсегда изгнать из его слабеющей памяти прелестный образ принцессы Белоснежки.

Но, и то сказать, как смела эта хрупкая и слащавая Белоснежка с большими голубыми фарфоровыми глазами и глупым кукольным лицом, как смела она быть красивее ее, дивной Имогены с Золотых островов? Нужно же было ей приехать в это дрянное Аквитанское королевство, чтобы днем и ночью ветер в изгородях, розы в цветниках и даже ее зеркало, вещее зеркало, которое феи наделили даром провидения и речи, кричали ей: «Твоя красота божественна и пленяет птиц и людей, могущественная королева Имогена, но принцесса Белоснежка красивее тебя!» Негодница! Королева не знала ни минуты покоя, и не было гнусности, в которой она, как настоящая мачеха, не обвиняла бы маленькую принцессу, чтобы погубить ее в глазах короля. Но старый дурак, ослепленный любовью, слушал только одним ухом, несмотря на любовную страсть, которой пылал к своей красавице-королеве, злой волшебнице. Даже яды не оказывали никакого действия на это хрупкое детское тело: невинность или добрые феи оберегали принцессу. Королева с яростью вспоминала тот день, когда она приказала своим женщинам раздеть маленькую принцессу и до крови бичевать ее дрожащие плечики; она хотела, чтобы под ударами розог померкла, наконец, ее ослепительная, чарующая нагота, но розги в руках мегер превратились в павлиньи перья, ласкавшие нежную кожу испуганной девушки.

Тогда, вне себя от злобы, она решила убить ее. Своими собственными королевскими руками она задушила ее и велела перенести ее тело ночью на окраину парка, чтобы обвинить потом в убийстве какую-нибудь бродячую толпу цыган. Неожиданное счастье! Ей даже не пришлось преподносить этой прекрасной выдумки королю: волки сослужили ей службу; принцесса Белоснежка исчезла, и гордая мачеха торжествовала, как вдруг спрошенное магическое зеркало снова повергло ее в горе. Она, правда, отомстила ему, сломав его в ту же минуту, но это мало помогло ей, потому что ее соперница была жива и спала под охраной карликов!

В замешательстве она достала из шкапа высохшую голову повешенного, с которой совещалась в трудные минуты, и, положив ее на большую книгу, раскрытую на столике с наклонной крышкой, зажгла три свечи из зеленого воска и погрузилась в мрачные мысли.

Она шла далеко, очень далеко от спящего дворца, среди мертвого безмолвия скованного морозом леса, похожего на огромный коралл. Поверх белого шелкового платья она накинула коричневый шерстяной плащ, в котором напоминала старого колдуна, и, спрятав гордый профиль под темным капюшоном, быстро шла под огромными дубами, белые от снега стволы которых казались фигурами высоких кающихся монахов. Одни, протянув во мраке длинные ветви, казалось, проклинали ее всей силой длинных бесплотных рук; другие, рухнув в причудливых положениях, точно преклоняли колени на краю дороги. И процессия этих призрачных монахов в рясах из инее молилась, простирая сложенные и неподвижные руки над снегом, заглушавшим шум шагов. В лесу было почти тепло, мороз погрузил его в сонное оцепенение, и королева, поглощенная своим замыслом, ускоряла беззвучный путь, крепко стягивая полы плаща над каким-то слабо стонущим и шевелившимся предметом.