Анна Шведова - Пряжа из раскаленных углей

О прежнем хозяине моей лавки я знала не многое. Его не слишком-то любили на Песчаной улице, скорее просто терпели за древностью лет. Да и потомки тоже не жаловали, как мне было известно. Увы, кончиной старика не многие опечалились, а некоторых она даже порадовала и уж точно некоторым позволила вздохнуть с облегчением. В общем, горевали о нем недолго. И для меня он вроде был никем. Но все-таки я не могла бы сказать, что для меня он ничего не значил. В каждой досочке старых стен и полов, в каждой вещичке, то ли выставленной на продажу, то ли выброшенной за ненадобностью, я ощущала присутствие старого хозяина. Человек он был странный, мало заботившийся о соблюдении внешних приличий и порядка, наверняка нелюдимый и не слишком вежливый, но без сомнений неординарный.

Что ж, за неимением других о его памяти пока могла позаботиться и я. Для начала я перенесла «добро» прежнего хозяина в переполненную кладовую, намереваясь заняться им попозже. Лавка срочно требовала ремонта – пол скрипел и пружинил, свидетельствуя о явной гнилости древних досок, стены облупились и давно потеряли цвет, став неопрятно серыми, с потолка свисали давно не чищенные медные свечные светильники и охапки липкой черной паутины. Еще неприглядней все это показалось, когда нанятые мною работники отодрали старые трухлявые доски, которыми были забиты витрины, и впустили внутрь дневной свет.

Еще мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы привести в порядок жилые комнаты наверху. Крохотные грязные клетушки на втором этаже, отделенные друг от друга тонкими, хлипкими перегородками, превратились в две просторные комнаты. На третьем этаже, точнее, в мансарде, комнаты мне были пока без надобности, и я оставила их на потом. Уже к весне на добротно отремонтированных стенах второго этажа радовали глаз новый серо-голубой ситчик, ольховые панели и два аккуратных городских пейзажа в рамках – подарок молодого художника, частенько останавливающегося на мостовой у моей лавки со своим мольбертом и пучком кистей. Вид здесь, как он объяснял, исключительно красивый.

Новая мебель, новые книги, неуловимый уют места, созданного только по собственному вкусу, – я быстро привыкла к своему новому жилью и была им довольна.

Когда весной я открыла лавку вновь, никто не верил в ее успех. Старая вывеска, столь облупившаяся, что буквы на ней различить было невозможно, сменилась новой, яркой и красочной. Я выложила некоторые вещи прежнего хозяина на витрину, но торговать собиралась вовсе не ими. Точнее, не только ими. Пока шел ремонт, я делала цветы из шелка и недорогих бусин, наскоро вышила несколько шалей, поясов и кошельков. Этого оказалось достаточно для начала дела.

Через полгода в мастерской работали две мастерицы, через год – четыре. От заказов не было отбою, от покупателей и праздных зевак – тоже. На стенах, выкрашенных в нежный зеленый цвет, теперь висели затянутые в тонкие белые рамки образцы – вышитые цветы и птицы, бабочки и звери, узоры, вензеля и монограммы, вдоль стен на бесчисленных полках, до сих пор тонко пахнущих свежеспиленным деревом, или на маленьких аккуратных столиках стояли те самые безделушки – заколки для волос, букетики и веночки из искусственных цветов, крохотные вазочки, медные зверушки, стеклянные бусины немыслимых расцветок и размеров и прочее, прочее, прочее, – давшие имя моей лавке.

Что ж, я была довольна. Хозяйку процветающего заведения уважали, ни в какие скандалы я не была замешана, дела шли хорошо, а что еще надо? Мрачные мысли и потуги отыскать нечто стоящее в недрах собственной памяти я гнала прочь до поры до времени, и если бы они сами иногда не накатывали на меня, я могла бы считать себя вполне счастливой. Иногда, удаляясь в свою небольшую рабочую комнатку, находившуюся позади мастерской, я ловила себя на странной беспокойной мысли, что подобное где-то уже было. Что и лавка, и вышивки, и стройные ряды катушек, и аккуратно сложенные друг на друга пяльцы, и даже эта самая маленькая комнатушка позади мастерской были мне неуловимо знакомы. Я всматривалась в них, будто могла увидеть то, о чем не могла вспомнить, до болезненного мельтешения в глазах, до головокружения, когда кажется, что взгляд вот-вот ухватится за нечто неуловимое…, но лавка оставалась лавкой, а я – неизвестно откуда пришедшей Николестрой, девушкой без имени и без прошлого. Память отказывала мне, но раз за разом я пыталась дойти умом до того, что спрятано в ее глубинах. И безрезультатно.