Ника Вереск - Жизнь первая. Вырывая страницы

— Вам плохо? — мужчина вновь нарушил тишину.

Самолет уже выехал на взлетно-посадочную полосу, в салоне погас свет. Лидия поняла, что не готова сейчас пожертвовать заветным моментом ради успокоения чьей-то совести и, лишь слегка повернув голову от иллюминатора, поднесла палец к губам:

— Тсссс…

Взлет. Дивная секунда. И пустота.

Девушка откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Странная легкость в животе при наборе высоты. Прошлое отпустило ее, а будущее манило и завораживало. Наконец-то заветное лекарство и долгожданное облегчение. Впервые за три месяца Лидия провалилась в глубокий сон, без сновидений, без тревожных пробуждений и чувства удушающей безысходности.

Продолжительность полета около четырех часов. Лидия проснулась и услышала, как командир аэробуса сообщает о начавшемся снижении. В ее голове не было никаких мыслей, хоть мало-мальски связанных с собственной жизнью. Все они испарились во время взлета. И слава Богу. Она снова стала больным амнезией, сознательно не желающим принять лекарство и исцелиться. Она хотела оставаться в неведении о том, что происходило с ней все эти годы, но вовсе не потому, что о многом сожалела или чего-то стыдилась. Совсем нет. Просто ей нравилось странное чувство, сродни тому, которое появлялось в школьную пору, когда ты открывал первого сентября новую тетрадку. Чистый лист, новая ручка, никаких клякс, все идеально. И есть надежда, что такой идеальной эта тетрадь и останется, даже к концу четверти. Но с каждой страницей, с каждым новым днем этой надежды становится все меньше. Ведь чернила мажутся, ты чиркаешь, исправляя вовремя обнаруженные ошибки, учителя лепят тройки, и им в принципе все равно, как много это для тебя значит. И тетрадь уже далека от совершенства. Но, что странно, чувство опять появляется, каждый раз, когда ты открываешь первую страницу новой тетради, ведь надежда умирает последней, не так ли?

В салоне самолета опять погас свет. Лидия рефлекторно впилась ногтями в подлокотники кресла. Все пространство вокруг нее наполняли разговоры. Некоторые отрывками доносились до ее ушей, и она узнала, что в Лондоне сейчас дождь и тоже пасмурно, могут быть задержки с посадкой, и что какая-то Кетти вчера родила премиленькую двойню где-то под Эдинбургом. Не зная чем еще занять опустошенный мозг, Лидия представила себе пухленькую рыжеволосую Кетти с бледными голубыми глазами и покрытой веснушками кожей. Она в белой просторной ночнушке и чепце суетится между двух деревянных люлек. Дети плачут, она пытается по очереди успокоить то одного, то другого. Но стоит первому немного притихнуть и задремать, как второй начинает кричать еще громче. И так все время. Вечер. Возвращается ее муж, дровосек, он ставит топор в угол за дверью и устало плюхается на массивный дубовый стул, стягивает сапоги и кричит жене, что ему бы неплохо было поесть чего-нибудь после тяжелого трудового дня. Она вешает над огнем котел… Стоп, сейчас же двадцать первый век! Какой котел?! Какой чепец?! Не важно, за своими реалистичными представлениями участи Кетти Лидия не заметила, как самолет зашел на посадку и уже через секунду легко коснулся земли.

Она достала вещи с полки над креслами. Страдающую от духоты женщину как ветром сдуло, как только стюард предложил пассажирам покинуть самолет. Люди, толпясь, продвигались к выходу. Девушка осторожно влилась в это целенаправленное движение и вдруг поняла, что больше не слышит вокруг русской речи, и отчасти этому даже порадовалась. Амнезия была почти полной. Только вот от имени своего отречься на таможне не получилось.

Услужливый таксист довольно быстро доставил девушку из аэропорта до небольшого отеля близ площади Picadilly. Она вошла внутрь и огляделась. В холле от гладкого мраморного пола веяло прохладой, а от обстановки в целом — тонкой элегантностью и даже некоторым шиком. Лидия быстро определилась с номером и уже через десять минут оказалась в сингле на третьем этаже, дала носильщику на чай и, как только дверь за ним закрылась, стала с интересом осматривать номер. Все ей нравилось, хотя возможно этот отель немногим отличался от других гостиниц, в которых девушке довелось побывать. Видимо, душевный подъем делал свое дело, и она с нескрываемым восторгом порхала по номеру, изучая каждую деталь.

Вечером того же дня Лидия решила, что не останется в Лондоне, а возьмет напрокат машину и завтра же поедет в Шотландию или Ирландию. Устроит себе жизнь на колесах, воспользовавшись подробным путеводителем, который она прикупила в холле отеля. Она нигде не будет задерживаться дольше, чем на пару дней. Ей не хотелось находиться в одном на месте, хотелось движения, новых впечатлений и того душевного комфорта, что дарили Лидии только, наверное, равномерный шелест шин и постоянно меняющийся за окном пейзаж. Осталось лишь освоиться с левосторонним движением. Хороший план, точнее больше похоже на импровизацию, однако к этому она и стремилась. Лидия окинула усталым взглядом номер и подошла к открытому окну. Город погружался в сумерки. С третьего этажа открывался неплохой вид. Только девушка ничего не рассматривала подробно, вместо этого она будто пыталась пропитаться незнакомой ей атмосферой. Она глубоко вдыхала эти лондонские сумерки, это невысокое небо, тусклый свет зажигающихся фонарей, гул машин и прохладный ветер. Вдруг, совсем неожиданно, она поняла, что впервые за последние три месяца на самом деле может дышать. Глупо звучит, конечно же, ее легкие работали не переставая предыдущие двадцать восемь лет, и последние три месяца не были исключением. Однако только минуту назад она смогла втянуть в легкие воздух и насладиться его вкусом и ароматом, с каждым вдохом все полнее ощущая этот город и себя в самом его центре. Лидия снова осознала, что живет и может чувствовать. Ей нестерпимо захотелось пойти куда-нибудь, будто проверить, что все это происходит с ней наяву, что жизнь на самом деле не остановилась тогда, когда она плакала, сидя в машине.