Андрей Грамин - Суженый смерти (СИ)

- Да едины они все, - заголосили насколько баб.

- Он волком оборачивался, Бондарь старый сам это видел, - заорал какой-то мужик.

- Бондарь глаза с утра заливал так, что жену родную не узнавал, - загремел кузнец.

- Едино не верьте ему! - заорала баба в цветастом переднике. - Чего ж он на проклятой мельнице живет, коли честный да православный?

- Да не знаю я, какая это мельница! - закричал Ефим, как только возникла возможность вставить слово в диалог кузнеца со склочной бабищей. - Не местный я, еще раз говорю...

Ему не дал закончить фразу камень, угодивший точно в лоб. Кто кинул тот камень, не так уж и важно, но это был только первый вестник в череде ужасающих событий. Народ увидел кровь, и хоть Ефим остался стоять на ногах, ярость толпы было уже не остановить. Кто-то кинул второй камень, казаки из-за спины Ефима поспешили ретироваться, чтобы их не зацепило. И понеслось. Некоторые ужаснутся, читая эти строки, думая, что больной полет фантазии автора сделал из обычного населения рядовой станицы кровавых палачей.... Что ж, пусть искренне верят, считая людей по своей природе агнцами, я разубеждать не берусь. Каждый отдельно взятый человек, конечно не чужд благородных мыслей и поступков, но когда образуется коалиция, собранная из сотни глоток, жаждущих увидеть расправу над тем, кого они заранее осудили и вынесли приговор, это страшная сила, не знающая, ни жалости, ни сострадания. Толпа. Более точного определения подобной серой массе еще никто не дал. Такие вот толпы в прошлом веке охотились с собаками в Английских колониях на беглых каторжан и негров; такие толпы жгли евреев, по сути виновных только в своем рождении на свет и совершении других обрядов веры. Такие же толпы вешали красивых женщин, называя их ведьмами, такие толпы топили незаконнорожденных детей, такие толпы сажали на кол пленных казаков в Речи Посполитой... Эта животная ярость, пробуждаемая видом крови и ощущением многометрового превосходства над жертвой, эта жестокость, которая в любом коллективе исстари проявлялась по отношению к слабому, это недовольство жизнью, со злостью выплескиваемое в адрес случайной жертвы, вызывает презрение и негодование у любого адекватного человека. Но факты остаются фактами. Сколько бы веков не насчитывала история человечества, и в какие бы элегантные костюмы и благородные манеры не обряжалась скотская суть, она, тем не менее, все еще пробуждается (да и будет пробуждаться) пока есть понятие толпы.

Единственный кто ушел оттуда был кузнец. Он схватился за голову при первых же засвистевших в воздухе камнях, прекрасно понимая, что ничем не может помочь несчастному, кроме как поставить свечу за упокой. Не разбирая дороги, он шел к себе домой, мотая укоризненно головой и бормоча сквозь зубы ругательства. Человек ужаснулся всему произошедшему, но не мог ничего поделать. Он прекрасно понимал, убивают невинного.

Ярость толпы прошла так же неожиданно, как и началась, но всего за пару минут из молодого цветущего казака эта мерзкая стихия сделала бесформенный куль набитый костями. В ход пошли помимо камней еще и вилы, рогатины, ноги, поленья, и даже ногайки. Лишь пятеро или шестеро не приняли участия в расправе, но не из великодушия, а только потому, что не смогли приблизиться к жертве для нанесения решающего удара. Ефим еще силился дышать, но это была предсмертная агония. Народ тупо стоял, уставившись на содеянное, коря себя за жестокость, кто-то крестился, кто-то молился. Но долго раскаиваться никому не пришлось. Небо резко потемнело, сменив цвет с лазорево-голубого на ультрамарин, и подул северный холодный ветер, заставивший смолкнуть птиц и улетучиться шмелей. Природа в мгновение ока погрузилась в сон, солнце скрылось во тьме невесть откуда появившихся туч, ветер набрал обороты, загудел и завыл в кронах деревьев, тут же развив чудовищную силу. С деревьев слетела листва, трава скукожилась и поменяла свой цвет на желто-песочный. Толпа предалась панике, но ноги людей как будто приросли к тому месту, на котором стояли. Температура окружающего воздуха резко пошла на спад, изо рта людей валил пар, они кричали, ругались, молились и ревели, но толку не было никакого. Пошел первый снег, крупный, частый, обильный, холод усилился, и крепчающий мороз потихоньку сковывал ручей. Толпа мерзла, людей пробрал кашель, хриплая ругань становилась все тише. Кто-то уже потерял сознание, кто-то крупно дрожал, а кто-то валился мешком на снег, не в силах устоять на ногах под порывами сильного ветра. Замела вьюга, видимость снизилась донельзя, когда люди заметили слабое свечение со стороны леса, простирающегося за садом. По ужасающе быстро наметенным сугробам, едва касаясь снега, шла красивая девушка в белом платье, с распущенными черными волосами, в руках у нее был серп, на плече сидел ворон, а у ног, ласкаясь, шел огромный черный волк. Вокруг нее воздух становился спокойным, вьюга переставала мести, и ни один волосок не шевелился под порывами ветра. Девушка подходила все ближе и ближе, люди видели неописуемо-свирепое выражение ее красивейшего лица, зеленый огонь глаз, и губы, крепко сжатые в жестокой усмешке. Она подошла к толпе всего на несколько шагов, окинула взглядом поле расправы, отыскала торчавшую из-под снега сломанную руку, которая раньше так любила ее ласкать, и одинокая слеза прокатилась по щеке. И на этом все человеческое, что будил в ней Ефим, оборвалось, резко и бесповоротно. Она подошла еще ближе и взяла за руку одного мужика. На минуту ее глаза закрылись, лицо несколько раз сменило свое выражение, словно перед ее глазами наяву промелькнули все предшествующие события, а потом она страшно зарычала, вложив в этот рык все свои эмоции. Мужчина, которого она держала, умер в страхе, от разрыва сердца, и ему еще очень повезло.