Татьяна Филатова - Бабки

– Доброе утро, – сказала ей Оля, шестнадцатилетняя деревенская девушка.

– Доброе, – улыбнулась Настя. Маруся засуетилась, принялась кормить уставшую Анастасию Петровну.

– Как они? – спросила ее Ягарья.

– Спят оба, – сказала Настя. – Таня устала очень, а Сашка наплакался вволю. Но теперь, я думаю, все позади. Пот у него на лбу уже холодный проступил. А то яйца можно было жарить на его макушке. Кашлял сильно, охрип, но Татьяна постаралась.

– Он еще откашливаться будет какое-то время, – сказала Ягарья, – но тут мы его уже травяными чаями поить будем. Главное, что хворь отступила.

– Это вы о ком? – спросила Зина.

– Мы забрали вчера не только твоих девиц. Кроме них еще четверых детей вчера привели, из них самый маленький Саша был очень больным. Вот мы его и лечим…

– Как так получается, что немцы не заявляются к вам? – снова спросила Зинаида.

– Отчего ж не заявляются? Заявляются! – ответила, ухмыльнувшись, хозяйка. – Да только не задерживаются надолго. И слава Богу.

– «Слава Богу…» Бог покинул нас, – буркнула Зина.

– Не гневи Его, – строго сказала Ягарья. – Если Он тебя покинул, отчего ж перед твоим тощим лицом стоит тарелка с горячей едой, а кровиночки твои могут спокойно играть и спать у печки? Бог не покинул нас. И не покидал. И пускай ты называешь меня ведьмой, во мне Бога больше, чем в тебе. – Ягарья встала из-за стола. – Никитична, – сказала она, – надо нам переселить некоторых. Будем тесниться. Настасья Петровна, переходи жить в наш дом. А еще надо проследить, чтобы все наши мальчишки жили в одном доме, и девчонок в нем быть не должно. Мамка, разве что… Да старушек наших, чтобы уму-разуму учили.

– Ваня сказал, будет помогать, чем может, – сказала Настя, – парень он крепкий, рослый, к труду, видать, приучен.

– Это хорошо, вот только работы зимой не много. По воду ходить да дрова приносить – вот его обязанности будут, – сказала Павловна.

– А за Сашей я буду ухаживать, хорошо? – спросила Настя.

Павловна в ответ ей кивнула да вышла из дома. Осмотревшись вокруг, она глубоко и печально вздохнула. Место, ставшее ей вторым домом, рано или поздно неизбежно придет в упадок. Это было вопросом времени. И это не самое печальное, она знала, ведь в это время где-то гибли русские солдаты, умирали дети, издевались над женщинами. Война снова шагала по русской земле. Ягарья, женщина, что наполовину и сама была немкой, знала, что душа у нее русская. Оттого и было так больно той душе. Вдохнув глубоко морозную утреннюю прохладу, она закрыла глаза.

***

Родилась она в Санкт-Петербурге, когда он еще не был ни Петроградом, ни Ленинградом, в 1895 году. Пауль фон Майер был богатым, зажиточным человеком, к тому же инженером. Еще в возрасте тридцати лет он переехал в Россию по настоянию университетских друзей, чтобы научиться новому в таком прославленном городе, как Санкт-Петербург. А уже в тридцать пять Пауль женился на двадцатилетней Елизавете Александровне, матери Ягарьи. Мать его тогда уже против была этого брака, но поделать ничего не могла. Потом родилась Ягарья. К слову сказать, после нее Елизавета еще дважды рожала, все были девочки, и обе умирали незадолго после рождения. Оттого Пауль и хотел отдать всю свою любовь единственной дочери и настрадавшейся жене.

Когда Елизавета в 1905 году умерла, из Дрездена приехала мать Пауля, Ирма фон Майер. Несмотря на то, что Ягарья была очень похожей на отца (исключением были глаза), властная немка так и не полюбила девочку. Пауль это видел, но ничего поделать не мог. Выгнать мать он не посмел бы, а отправить единственную дочь в лицей или отвезти ее в Дрезден – не позволила бы совесть перед памятью о жене.

У девочки было все, о чем в то время можно было только пожелать. Кроме самого главного – любви матери. Ирма была строга с внучкой, часами заставляла ту играть на фортепиано, сама учила ее французскому языку (немецкий девочка знала с детства, как и русский, а французский при живой матери ей преподавал учитель), требовала ежедневно читать не менее трех часов после завтрака. Когда отца не было дома, наказывала за непослушание и била по рукам. Ягарья ни разу не жаловалась отцу, только по вечерам тихо плакала в подушку.

Однажды, гуляя с отцом на ярмарке, молодая девушка в дорогом платье и широкой шляпе, увидела немолодую женщину, которая сидела за пустым столом и хитро ей улыбалась. Глаза ее притягивали Ягарью к себе, и та сказала отцу, что отойдет ненадолго, чтобы кое-что посмотреть в лавке. Отец не возражал, он давал своей дочери всю необходимую, как он считал, свободу. Девушка подошла к женщине за пустым столом.