Татьяна Филатова - Бабки

– Сгинь!

Потом она слегка коснулась своей ладонью его руки и снова легла в ту же позу, в какой лежала до того, как враг зашел в дом. Немец затряс головой, изобразил на лице недоумение и, постояв одно мгновение, вышел во двор.

– Hier ist nichts! (Здесь ничего нет!) – крикнул он и побрел к машине, то и дело почесывая свою ладонь.

Ягарья и Никитична спустились с крыльца и пошли в сторону огорода, за которым на привязи паслись коровы и козы.

Немец, тот, что стрелял в воздух, зашел в дом, служивший в усадьбе как кладовой и кухней, так и залом общих собраний, где женщины могли вместе отобедать и обсудить свои дела.

Переступив порог, он ничего и никого не увидел, на первый взгляд это была обычная русская хата: печь, большой стол, застланный белой скатертью, белые лавки и начищенные кастрюли да горшки. На столе у окна стояло несколько стопок с белоснежной, чистой посудой: тарелки, плошки, миски и кружки. Чистота была идеальная. Но еды не было. Задев сапогом плетенный коврик, немец заметил, что под его ногами расположен вход в погреб. Откинув крышку, он увидел около десяти, а может и больше, женщин и детей, но прямо перед собой он увидел стоящую на ступеньках девушку. Черная толстая коса лежала на груди, очень часто вздымаясь и опускаясь, а глаза… Словно черные угли, они на расстоянии впились в голубые глаза фрица.

Мамаша с сыном, что пришла из Гобиков, прижимая к себе свое чадо и сиротку Вовку, тихо всхлипывала. Маруся толкнула ее в бок и строго посмотрела, говоря, мол, прекрати ныть. А Настя, глаз с немца не спуская, стала медленно по ступеням подниматься к нему. У самой лодыжки дрожали, а взгляд был таким страшным, что, даже папенька родненький, завидев его, испугался бы. Настасья сама бы испугалась, покажи ей в тот момент зеркало. Но страх весь и ужас были обращены на непрошеного гостя. Казалось, что даже вокруг глаз потемнела у нее кожа. Немец стал пятится назад, пока не выпал за порог дома, упав за задницу. Сведя брови, он, кажется, задумался, что же с ним только что произошло, а потом он заметил мокрое пятно на его серых штанах. Подскочив на месте, пряча руками штаны, он спустился с крыльца и доложил своему командиру:

– Hier ist nichts.

Стараясь идти так, чтобы не быть кем-либо замеченным, солдат быстро пробежал к машине и запрыгнул в кузов.

Офицер с четвертым солдатом, сидевшим с ним в кабине, вплотную подошел к огороду. Ягарья шла следом.

– Gibt es hier Männer? (Здесь есть мужчины?) – спросил он, обернувшись к Ягарье и Никитичне. Павловна широко и довольно улыбнулась. Ну наконец!

– Es gibt keine Männer, keine Frauen, keine Kühe, kein anderes Vieh. Es gibt nur leere Häuser und ein verlassenes Feld (Здесь нет ни мужчин, ни женщин, ни коров, ни другого домашнего скота. Здесь только пустые дома да заброшенное поле), – продолжая улыбаться, сказала Ягарья фрицу, глядя прямо в его зеленые глаза.

– Nehmen wir eine Kuh? (Мы забираем корову?) – спросил солдат командира.

– Was für eine Kuh? Es gibt keine Kühe hier (Какую корову? Здесь нет коров), – ответил офицер. – Ich sehe nur das alte unpassende Feld. Wir gehen von hier aus, hier ist nichts. Я вижу только старое негодное поле. Едем отсюда, здесь ничего нет).

– Aber… (Но…) – возразил немец, а потом он взглянул на Ягарью. – Ja, hier ist wirklich nichts (Да, здесь действительно ничего нет), – сказал он и направился вместе со своим командиром к машине, где уже сидело двое солдат вермахта.

Не обмолвившись даже словом, немцы уехали обратно в Гобики, а тот, которого коснулась баба Феня, немного постанывал, держась за свою уже чернеющую руку.

– Пройдись по домам, – сказала Ягарья Никитичне, поглаживая по шее буренку, – скажи всем, пускай возвращаются к работе. Скоро придут холода. Надо заполнять погреба.

– Хорошо, Павловна, хорошо, – ответила Вера Никитична. – Лихо мы их, да?

– Четверо на нашем счету уж, – ответила Ягарья. – Поди больше, чем на жителях деревни.

– Четверо? Мы же троих похоронили?

– А ты разве не заметила, как тот, что первый в грузовик вернулся, руку свою чесал? Никак Филипповна приложилась. Не дожить погани до утра, ей-богу говорю, не дожить. Это ж только для нас баба Феня – старушка, божий одуванчик. А коли на фронт ее отправить… Эх, ей бы руку той гадюке пожать, что в Берлине сидит…

– Они ушли? – раздался голос Насти.

– Ох, девка, а ты как тут? – спросила Никитична и пошла звать остальных.

– Справилась? – спросила ее Ягарья.

– Справилась, – ответила Анастасия. – Никогда так тяжко мне не было, словно силы покинули меня на какое-то время.

– А ты думаешь, чего мы так долго Таньку-то выхаживали после целительства? – спросила Павловна. – Я вот за бабу Феню переживаю. Как бы она день этот пережила. Уж не те силы, чтобы такую порчу насылать.