Ник Перумов - Эльфийская стража

Дрожащая Борозда подняла взгляд. Слёзы уже высыхали на её щеках, страх сменялся гневом.

— Ты… тварь… чудовище… какое счастье, что я не увижу твоего триумфа!

— Достойно трагедии, — сухо сказала Птица. — Приди в себя, волшебница! Они сейчас будут здесь. Мир ваш мне без надобности, всё, что мне надо, — выбраться отсюда. Вас обманули, Борозда.

— А это?! — эльфийка кивнула на приближающуюся волну. Чёрные обсидиановые копья, что внезапно обрели подобие жизни и рассудка, замерли вновь, словно понимая, что пробить крошечный пузырёк неведомых чар им не под силу.

— То, что шло за мной, что и впрямь нуждалось в заточении, — нехотя призналась Птица. — И оно должно остаться здесь. Оно останется, я уйду. Гриня!

К полному изумлению Лемеха, сын легко поднялся. Щёки его ввалились, под глазами лежали синюшные круги, но кулаки сердито сжаты, и сам весь взъерошенный, готовый к драке.

— Нет! Она врёт! — Борозда слепо кинулась на Гриню, однако Птица оказалась куда быстрее.

Звонкая пощёчина, и эльфийка отлетела на четыре шага, крепко ударившись о прозрачную стену.

— Я свободна, — звучно и с напором сказала Птица, — и не ухожу только потому, что волну эту вам без меня не остановить. Как и мне без вас. Помогай, Борозда, а не истери. И Зачарованный Лес будет стоять ещё много-много веков, пока не погаснут все солнца Упорядоченного.

Лемех не знал, что такое Упорядоченное, да и знать не хотел.

— Ты уже солгала один раз, — левая щека Борозды сделалась алой, — все эти бестии от тебя неотрывны. Лемех, Гриня, Ариша!..

Птица уже не спорила, она вскинула руки — локти разведены в стороны, кисти смотрят вниз — и кивнула Грине.

Мальчишка точно изначально знает, что делать, успел удивиться Лемех, когда прямо на пути жуткой волны стали одно за другим вырастать деревья, крошечные саженцы стремительно вытягивались, раскидывали кроны, покрывались листвой, и всё — за доли мгновения.

Волна налетела, ударила, закружилась, словно прилив у береговых камней. Затрещали стволы и ветви, сучья ломались, стволы в три обхвата дробило в мелкую щепу, ветер срывал листья, и они взмывали над гибнущими лесными великанами словно последний фейерверк.

Но Гриня, хоть и побелел совсем точно заяц зимой, стоял твёрдо, и пальцы его, не останавливаясь, повторяли одно и то же движение, одно и то же — он словно сажал семена в тёплую весеннюю землю.

Каждое движение — и на пути волны встаёт, подобно древнему воину, ещё один дуб или бук, или граб.

Вот серые клубы захлестнули было едва-едва расправившее ветви древо, однако не смогли ни размолоть его в щепу, ни вырвать с корнем. Листва исчезла, половина сучьев оказалась сломана, но оставшимся досталась славная добыча — нанизанные на ветви, там бились и трепыхались страшилища, многорукие и многоногие, постоянно меняющие облик, пытающиеся сорваться, словно червяк с крючка удильщика.

Будто в сказке, когда королевич с суженой удирали от её матери, разгневанной лесной ведьмы, и бросали за спину волшебный гребень, на пути живой волны вставала самая настоящая чаща. Деревья падали одно за другим, но место каждого павшего занимали двое новых.

На губах Птицы заиграла улыбка. Холодная и неприятная, так мог бы улыбаться вампир.

На висках же у Грини проступил пот — сперва мелкими бисеринками, потом крупными каплями; а потом через поры пошла кровь.

— Что ты творишь! — кинулся к Птице Лемех.

— Не мешай! Он выдержит, — отрезала она.

Лемех бы не отступил, страх не дерзнул высунуться — хуторянин видел закатившиеся глаза сына, видел капающую с висков, из ушей, с кончика носа кровь, чувствовал, что каждое деревце, каждый лист — это частичка Грининой жизни, которую он сейчас щедро, как может только бесшабашная молодость или мудрая старость, растрачивал, чтобы спасти их всех.

Но прежде всего, конечно, хитрую и коварную Птицу.

Да, она не собиралась уничтожать весь мир, топить его в море молний. Она всего лишь оставила за собой непонятную, неведомую рать, полную ярости и как раз того самого желания «сжечь всё»; а останавливать их должны были они пятеро.

Гриня дрожал, Ариша поддерживал его под мышки, не давая свалиться, что-то шептал брату на ухо; Борозда, шипя разозлённой кошкой и меча испепеляющие взгляды на Тёмную Птицу, положила пальцы Лемеховому младшенькому на окровавленные виски, что-то зашептала, и мертвенная бледность с лица парня чуть-чуть отступила.

Пространство вокруг них по-прежнему взрывалось деревьями, десятками, сотнями, лес наступал, серые ручейки тянулись уже прочь, унося ноги, не в силах пробиться сквозь завесу жизни.