Тереза Тур - Она написала любовь

Но привидений не было. В доме жил мужчина с собаками. Барон Эрик фон Гиндельберг. Бывший канцлер их королевства — Великого Отторна.

«Жил-был бывший канцлер… Странно как-то жил…»

Раз в неделю приходил кто-то: убирал и готовил. Наверное, женщины из соседней деревни. В те часы, когда в доме находились посторонние, становилось еще тише. Агата не знала, как такое возможно… Чудно.

Завтрак барон готовил сам. Заливал пшеничные хлопья молоком и щедро посыпал ягодами. Иногда жарил пышный — на зависть любой хозяйке — омлет. Или подавал свежайший творог. Судя по вкусу, закупались они у одного и того же фермера.

Собакам готовил явно кто-то посторонний. Такое ощущение, что призрак Может, она все-таки поторопилась, решив, что в доме нет привидений?

«У бывшего канцлера были две большие черные собаки, и Призрак готовил им еду. Кашу с мясом…»

По крайней мере, Агата «призрака» не то что не видела, она его и не слышала-то ни разу! Призраки, они ведь обожают наполнять дом жуткими, леденящими душу звуками. По крайней мере, она думала о них именно так. А этот призрак был тихий. Но он был, наверное, потому что представить себе бывшего канцлера готовившим еду собакам… не получалось.

За неделю у них с Эриком фон Гиндельбергом выработалось четкое расписание — точность выполнения можно было проверять по минутам.

В шесть утра он вставал — Агата всегда просыпалась, когда полы начинали скрипеть под тяжелыми мужскими шагами и собачьими лапами. Хозяин дома вежливо здоровался с собаками, иронично беседовал с Гроном, нежно с Эльзой. Кстати, Агата заметила, что даме разрешалось капризничать. После еды собак выпроваживали наружу.

В семь пятнадцать барон стучал ей в дверь. Негромко. Аккуратно. Но как-то очень выразительно.

«Да, я отдаю себе отчет в том, что вы в моем доме, в постели, из которой вам запрещено вставать без крайней необходимости, — говорил этот стук. — Я понимаю, насколько это все двусмысленно. Но я должен о вас позаботиться. И знаете, мне это приятно…»

— Войдите, — отзывалась Агата…

И в звуках ее голоса слышалось:

«Я, наверное, должна протестовать. И требовать, чтобы меня отправили в больницу. Или домой. И вообще, я в ночной сорочке при постороннем мужчине! Просто ужас! Но… Обо мне так давно никто не заботился. Я уже и забыла, что так бывает… Мне так спокойно рядом. И так хорошо пишется… Как никогда…»

— Вы принимали лекарства? — спрашивал он, всегда поворачиваясь к ней спиной, пока она ела.

— Да, — отвечала она этой спине.

— Доктору все еще не нравятся анализы вашей крови.

— Спасибо за ягоды.

— Я заметил, что их вы едите. В отличие от выпечки, которую оставляете нетронутой.

— Я еще и шоколад люблю. С орехами, — призналась она.

— Доктор пока запретил. Подобная пища может спровоцировать кашель.

— Я понимаю.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь… — вдруг сказал он. — Как я понял, великий писатель у вас в семье — это ваш супруг?

— Совершенно верно.

— И книги выходят под его именем. И к вам, официально, это не имеет никакого отношения.

— Людвиг — замечательный выдумщик и рассказчик. Слушать то, как он рассказывает в лицах свою историю, как проживает ее вместе с героями… Это просто удовольствие. Но… он не умеет переносить свои слова и мысли на бумагу. Совсем. Получается слишком шаблонно. Деревянно. Просто никак.

— И? Вы сначала стенографируете?

— И это тоже. Стенографирую, уточняю те места, которые понятны ему как писателю, но не совсем понятны мне, как слушателю. Договариваюсь о структуре книги.

— А потом вы художественно оформляете его байки?

— Истории…

— Простите.

— Ничего. Людвиг искал неболтливого филолога записать его книгу. Того, кто в перспективе мог бы научить его писать. Так мы познакомились.

— И как? Получилось?

— Что именно?

— Научить.

— Нет.

— Что дальше? Ваша первая книга имела успех? То, что ваш муж впоследствии стал знаменит и популярен, мне известно. Интересно, однако, как все начиналось?

— Да. Мы попали в целевую аудиторию. Патриотизм, жизнь за короля, идея служения — все это пришлось по вкусу нашим читателям.

Плечи хозяина дома ощутимо напряглись.

— Нет-нет… — огорчилась Агата. — Вы не подумайте. Мы писали от всего сердца! Как-то даже по-детски искренне. Ну… Мне так кажется. Первая книга. Там было все: ненависть к войне, гордость за наших солдат. И мое сиротство. И то, что Людвиг чувствовал себя увечным и никому не нужным… И…