Екатерина Коновалова - Сколько стоит корона [СИ]

Человека держали в одиночной камере, которую в замке называли красной -- потому что ее стены давно должны были бы покраснеть от льющейся крови, хотя на деле они просто чернели от плесени и сырости.

Ивен Ган -- так его назвал один верных теней. Парень работал на кухне. Имеет пятерых сестер и двух братьев.

Его уже допрашивали -- Дойл легко мог прочесть историю допроса по опухшим рукам, разбитому лицу и красным от слез глазам.

-- Значит, Ивен, -- произнес он, наклоняясь над посыльным и вглядываясь в его рябое банальное лицо.

-- М-милорд? -- пробормотал парень.

-- Сколько тебе лет, Ивен?

Ему недавно исполнилось двадцать шесть, о чем он сообщил дрожащим голосом.

-- Двадцать шесть, -- повторил за ним Дойл. -- Очень мало, Ивен. А впереди -- много. И сестрам нужна твоя помощь, у тебя их пятеро.

Ивен затрясся.

-- Милорд, я сказал все, что знаю. Клянусь.

-- Кому ты должен был отнести письмо?

-- Я не знаю. Я должен был положить его возле фонтана.

Дойл всмотрелся в глаза парня и произнес:

-- Не совсем. Ты о чем-то молчишь. Кому оно адресовано?

Ивен тряс головой и повторял, что ничего не знает, и Дойл разочарованно отошел от него и сделал знак тени, а сам сел в грубое деревянное кресло. Ожидание ему предстояло недолгое.

-- Только без дыбы пока, -- велел он, и тень подхватил упирающегося и визжащего Ивена за шиворот.

Два ногтя. Парень оказался либо храбрее, либо глупее, чем можно было бы предположить, потому что выдержал два ногтя, прежде чем выкрикнул:

-- Молочница. Я должен был дождаться молочницу!

Тень тут же отложил в сторону инструменты, а Дойл улыбнулся:

-- Видишь, как все просто?

Ивен рыдал от боли и страха, но больше уже ничего не пытался скрыть.

-- Они пообещали вылечить Марту, мою младшую. Я только... Я только отдавал письма. Мне говорили, кому. Я не знаю, что это значит. Пожалуйста! Поверьте!

-- Я верю, -- Дойл поднялся из кресла, без брезгливости, но отнюдь без удовольствия взглянул на изуродованную левую руку парня и повторил: -- я верю. Теперь -- верю, -- и скомандовал тени, -- пусть отдохнет, а потом выпустите.

Из самого темного угла донеслось:

-- Милорд, возможно, он знает что-то еще? Стоит...

-- Он больше ничего не знает.

Уже за дверями камеры Рикон спросил:

-- Откуда вы знаете?

Дойл пожал плечами:

-- По глазам вижу. Глаза всегда выдают лжеца. Рик... -- он хотел было сделать шаг, но так и не поставил увечную ногу на следующую ступень, -- у меня для тебя дело, отец Рикон. Мне нужна та молочница. Попробуй поймать ее на живца.

-- Будет исполнено, милорд.

Рикон ушел -- бесшумно, по-змеиному, а Дойл продолжил путь наверх. Теперь, когда он снова в замке, можно начать строить ловушку на медноволосую леди Харроу. Неожиданно при мысли о ней в паху потянуло, и Дойл выругался сквозь зубы -- это было еще одно доказательство, пусть и косвенное. Он давно вышел из того возраста, когда желания тела затмевают голос разума, а при мысли об этой женщине все его тело начинает гореть. Он читал, и не раз, что могущественные ведьмы знают составы зелий, которые многократно повышают женскую привлекательность -- вероятно, она воспользовалась чем-то подобным тогда на приеме, три недели назад.

"Проклятье", -- пробормотал он и ускорил шаг, насколько это было возможно. О леди Харроу нужно было думать на свежую голову -- хотя бы после пары часов сна. При этой мысли он повторил: "Проклятье". Нормальный сон ему сегодня не грозил -- в холоде он не уснет, а искать другую, протопленную комнату, ему не позволит чувство самоуважения. Он готов был смириться с тем, что он нем болтают, будто он -- существо из преисподней. Но разносить сплетни о том, как шельма-управляющий заставил лорда Дойла бегать по замку в поисках спальни, он не позволит никому.

В комнате было тепло. В камине бешено ревел огонь, слишком яркий и жаркий. Пахло дичью -- на столе стояло блюдо. Дойл положил было ладонь на рукоять меча, но почти сразу опустил -- в комнате не было никого постороннего, только мальчишка Джил. Он был чумазым, в той же одежде, что и в походе, весь в земле и саже. Но ему достало сноровки, чтобы развести огонь. И ума, чтобы понять его необходимость.

-- Милорд, -- прошептал он.

Дойл оглядел еще раз комнату и вместо благодарности приказал:

-- Помоги раздеться.

Снимать заскорузлую, прилипшую к телу рубаху было неприятно, но вода, пусть даже слишком горячая, дарила настоящее блаженство. Мальчишка помог ему обмыться целиком, подал свежую рубаху и новые штаны, и Дойл с наслаждением упал в кресло возле камина и принялся за еду.