Генри Олди - Снулль вампира Реджинальда

Облик нетопыря дался много легче, чем обычно.

Ближайшие три ночи фон Тирле исследовал собственные таланты. Клыки сделались острее, движения – быстрее, взгляд – гипнотичней. Негативная реакция на чеснок и серебро снизилась. Переварив вампира, снулль сделал его сильнее.

В Палате мер и весов Реджинальду сохранили единицу эталона. Оказалось, такие скачкообразные изменения характерны для упырей, и учитываются при расчетах. В параметры мерной единицы входила и динамика развития объекта.

Теперь фон Тирле знал: как дается некро-эволюция.

Сожрали и извергли.

Терзаясь вернувшимися снами, он в ужасе ждал: когда же придет черед «развиваться» дальше? Когда кровавый снулль прилетит не с кошмаром в щупальцах, а с желанием полакомиться беззащитной добычей?

Время шло.

Ночь сменяла день.

Явь – сон.

Снулль прилетал кушать еще не раз. Рост способностей замедлился, но тенденция сохранилась. В последнее время удавалось видеть сразу два сна: первый – про хворого бродягу в подвале, и второй – про снулля, наслаждающегося безмолвно кричащей трапезой.

– А если его убить? – спросил крючка-родителя фон Тирле, чувствуя ужас от самого звучания вопроса. – Я про снулля. Убить, изловить, заточить. Стереть в порошок. Нанять ловца-морфинита. Наизнанку вывернуть гадину! Что тогда будет?

Крючок вздохнул.

– Еще хуже будет. Да, сны перестанут сниться. Но ты начнешь деградировать: не по дням, а по часам. Облик нетопыря? – забудь, птенчик. Туман? – даже кашей не растечешься. Клыки затупятся. Взор утратит демоничность. От одного запаха осины тебя станет трясти. От чесночной шелухи покроешься язвами. О серебре я и говорить не хочу. Скажут: «Серебро!» – а ты уже весь горишь.

– А голод? Жажда?

– С этим – наоборот. Жрать захочешь, словно год из склепа не вылезал. И что самое обидное – пьешь, а оно не впрок.

– Надолго?

– Пока новый снулль не объявится. Ждать его будешь, как спасения. Понял, дурачок?

По рассказу крючка складывалось впечатление, что он говорит не с чужих слов. Уж очень дрожали когтистые пальцы родителя. И губы он облизывал: пересохли от монолога.

– Я понял, – кивнул птенчик.

Реджинальд фон Тирле, эталонная единица вампиров Брокенгарца, не знал, что однажды ему придется умолять беспощадного венатора отпустить мерзавца-снулля на волю.

За окном скрипки заиграли плясовую.

Начался шум. Подвыпившая толпа шла мимо «Дракона и Лилии». Слушая грустную повесть фон Тирле, как-то подзабылось, что в городе – Вальпургиалии. Смех, озорные возгласы показались неуместными, как на похоронах. Пронзительный дискант взлетел над общим гомоном, ввинтился в небеса, подсвеченные окраинным фейерверком, и рассыпался озорной шутихой:

Толпа заорала от восторга, требуя продолжения – и вдруг притихла. Из гостиницы выбежал хозяин, настойчиво требуя тишины. 3,7 эталона, это вам не грифон начихал! В номерах отдыхают постояльцы, утомились за день, извольте соблюдать, буду жаловаться, и все такое.

– Это Брокенгарц, – криво ухмыльнулся вампир, когда толпа, вместо того, чтобы послать хозяина в чертоги Нижней Мамы, начала шуметь шепотом и на цыпочках удалилась прочь. – Слышали? Перед уходом скрипачи заиграли колыбельную. «Спи, моя радость, усни...» И я не хочу лишать вас сна, сударь. Пообещайте, что отпустите моего снулля, и я уйду.

– А если я не дам обещания? – спросил Фортунат.

– Я все равно уйду. Что я могу вам сделать? Соли на хвост насыпать? Вы меня в бараний рог: Скажете, выход? Спросите, отчего я не наложил на себя руки, если так страдаю?

Он наклонился вперед, стараясь заглянуть венатору в глаза.

– Родитель сказал: вампир-самоубийца навечно остается в своих снах. Вы понимаете? Не половину существования, а всю жизнь. И день, и ночь. В трубном подвале. У помойки. Нет, я не смогу. От одной мысли меня бросает в холодный пот, хотя мертвые не потеют. Иначе я давно бы... Это ведь просто: вкопал осиновый кол в землю и упал лицом вперед. Думаете, я бы струсил? Эх, вы... Я был кирасиром. При жизни. Воевал. Отличился под Трендау. Орден Вечного Странника с бантами. Не верите?

Охотник на демонов промолчал.

Верилось слабо. Этот лысоватый, нервный бедняга – один из тех удальцов-кирасиров, чья безумная, самоубийственная атака под Трендау не только спасла жизнь курфюрсту Бонифацию, попавшему в окружение, но и повернула военную удачу спиной к победителям, уже ликовавшим от счастья?! Представить фон Тирле в седле? Палевый колет, галуны на обшлагах? Каска и кираса, черная с серебром? На груди солнцем сияет золотой герб Брокенгарца?