Джон Толкин - Избранные произведения. Том III

А причина такой странности была проста: в этой бухте жил старейший из всех песчаных колдунов — псаматистов {11} 11 …псаматистов… В раннем (рукописном) варианте текста песчаный колдун зовется псаммед — впрямую заимствованное название песчаной феи из историй Е. Несбит «Пять детей и Оно» (1902) и «История амулета» (1906). Подобно толкиновскому псаматисту, псаммед у Е. Несбит имеет несколько желчный, но игривый характер и больше всего любит спать в теплом песке. В первом машинописном варианте текста Толкин иногда пишет не psammead, a samyad и кратко именует Псаматоса нилбог (гоблин, произнесенное задом наперед). Во втором машинописном варианте Псаматос зовется по имени или просто псаматист. , как зовет их морской народ на своем плещущем, брызгучем языке.

Псаматос Псаматидес {12} 12 …Псаматос Псаматидес… Каждое из слов «Псаматос», «Псаматидес» и «псаматист» содержит греческий корень псаммос — песок. Псаматос проистекает из обычаев данного существа быть связанным с песком; Псаматидес содержит суффикс, обозначающий отчество: «сын такого-то», а псаматист — суффикс — ист, т. е. «тот, кто посвятил себя некоей области знания»; отсюда, грубо говоря, Псаматос Псаматидес — «Песчаный, сын Песчаного»; псаматист — «специалист по песку». было его имя. Во всяком случае, так он говорил и чрезвычайно ревниво относился к тому, чтобы оно произносилось должным образом…

При всем том был он стар и мудр, и странный народец всякого сорта приходил к нему, ибо он был превосходным магом и в придачу существом чрезвычайно добродушным (по отношению к тем, кто, по его мнению, этого заслуживал), хотя с виду и слегка желчным. Морской народ обычно неделями хохотал до упаду над его шутками на какой-нибудь из вечеринок при луне.

Однако днем найти его было непросто. Он любил закопаться, пока сияет солнце, поглубже в теплый песок, так, чтобы лишь кончик одного из его длинных ушей торчал наружу {13} 13 …кончик одного из его длинных ушей торчал наружу… «Длинные уши» псаматиста во всех ранних версиях были «рогами», пока в окончательном тексте не произошла замена. У несбитовской псаммед глаза расположены «на длинных рогах, как у улитки». . Впрочем, будь даже оба его уха высунуты, большинство людей, подобных вам или мне, все равно приняли бы их просто за щепки.

Вполне вероятно, что старый Псаматос все знал о Ровере. И уж определенно он был знаком с волшебником, заколдовавшим нашего пса, — ведь магов и волшебников на свете не так уж много, и они прекрасно знают друг о друге и следят за действиями друг друга, поскольку в частной жизни далеко не всегда являются друзьями.

Итак, Ровер одиноко лежал на мягком песке, чувствуя себя все более и более странно, а Псаматос — хотя Ровер и не видел его — подглядывал за ним из кучи песка, специально насыпанной для него предыдущей ночью русалками.

Однако песчаный колдун не говорил ничего. И Ровер не говорил ничего. И уже прошло время завтрака, солнце поднялось и раскалилось.

Ровер смотрел на море, спокойно шумевшее рядом, и вдруг его обуял чудовищный страх. Вначале он подумал, что это песок запорошил ему глаза, но потом понял, что не ошибся: море придвигалось все ближе и ближе, поглощая все больше и больше песка, волны становились все выше и пенистей…

Прилив наступал. Ровер лежал как раз чуть ниже линии наивысшей его отметки — но ведь бедный пес совсем ничего об этом не знал! Он все больше приходил в ужас от происходящего и уже представлял себе, как бурлящие волны вплотную придвигаются к скалам и смывают его в покрытое пеной море (что гораздо хуже, чем любое купание в мыльной пене).

И все это время он продолжал жалко «просить»…

Такое на самом деле могло произойти — но не произошло. Смею предположить, что Псаматос имел ко всему этому некоторое отношение: как мне представляется, заклятье, тяготевшее над Ровером, не так сильно действовало в той странной бухте, в непосредственной близости от резиденции другого мага.

Как бы там ни было, когда море подошло уже почти вплотную и Ровер уже почти обезумел от ужаса, мучительно пытаясь откатиться хоть немного повыше, он внезапно обнаружил, что может двигаться.

Нет, его величина не изменилась, но он больше не был игрушкой — он мог двигать всеми лапами быстро-быстро, как надо, хотя на дворе и стоял день! Он больше не должен был «служить», и у него была возможность бежать туда, где песок был более твердым! И еще: он мог лаять — не игрушечным, а настоящим, хотя и соответствовавшим его волшебной величине лаем!