Виктория Войцек - Тени леса

— Мама ушла к хозяину. — Она переплетает пальцы, смотрит в потолок и тянет слова: — Но она вернется утром. И обязательно приготовит что-нибудь.

Внутри разливается неприятное, липкое чувство. Мать Самриэля уходила лишь раз. На ту сторону, а оттуда, как известно, не возвращаются. И Антахар, тогда еще совсем юный, скучал, как скучает ирр, которая время от времени выглядывает в окно, вытянув длинную шею.

Она живет одна и зарабатывает на пропитание деньги. Она знает, как поступать с ранами и чем обрабатывать лицо, чтобы избавиться от ощущения натянутой, словно тетива, кожи — об этом Самриэль узнаёт позже, перед тем как пламя в печи гаснет. Но девушка всё еще привязана: к людям и к месту. Его же не держит ничего. Только почему-то Антахар до сих пор кружит рядом со столицей, то отдаляясь, то вновь подходя достаточно близко, чтобы видеть высокие стены. Он задается вопросом, на который не может ответить себе честно. И хочет предпринять попытку — еще одну, возможно, не последнюю — приблизиться к границе и покинуть тоу. Ведь он знает: там, за сторожевыми башнями из деревянных брусьев, привычный лес, и ветви колышет холодный ветер, такой же, как здесь. Там под ногами ягоды яровики — оранжевые, яркие, такие Самриэль часто на базарах видел, когда приходил туда с сестрой, а теперь может сам срывать с тонких стеблей и кидать в рот. А еще там — новые люди, рядом с ними куда проще начать новую, возможно, лучшую жизнь.

Ночью Антахар убегает — вылезает через окно, когда девушка ложится спать. Оборачивается единственный раз, чтобы убедиться: ирр всё слышала, как и говорила совсем недавно. Ставни, которые до этого были распахнуты, закрыты. Возвращения Самриэля не ждут. Судя по всему, девушка ожидала, что он примет именно это решение. И если бы Антахар решил выбраться через дверь, та тоже оказалась бы незапертой.

Он бежит, чуть не спотыкаясь о выступающие корни деревьев. Бежит, чувствуя, как что-то сдавливает голову, пульсирует внутри, отчего двигаться всё труднее. Останавливается, лишь когда становится совсем темно, ведь раскидистые высокие кроны скрывают небо, не дают сиянию крошечных далеких огоньков проникнуть меж листвы. Тогда Самриэль находит себе место для ночлега. Он не собирается больше оставаться на голой земле. Ведь именно когда Антахар отдыхал, пытаясь согреться у костра, его и схватили. Он ищет место поукромнее, прислушивается к каждому шороху и верит, что сил добраться до сторожевых башен достаточно. А там он назовется своим прежним именем — впервые за долгое время.

Самриэль надеется, что на сей раз всё получится. Он молит о помощи, хотя бы самой малой, Светлую Деву Э йнри, которая дарит свет днем и покой — ночью.

Но она, кажется, не слышит.

Сейчас

Есть у бродячих музыкантов одна особенность: они появляются, когда нужно. Заходят в питейную, ставят инструмент на стул, стол или кладут подле. И кто-то из посетителей уж точно выкрикнет: «Самое время!», — и его тут же поддержат. Нарастает шум, звучит музыка, гремят удары кулаков о крепкое дерево и топают сами собой пустившиеся в пляс ноги. Конечно, и недовольных хватает, но не расслышишь их тихие голоса. Они или уходят, или, подхватив общее настроение, становятся частью огромной веселящейся толпы. А потому, пока стоит хоть одна таверна, пока жив хоть один ее завсегдатай, музыкант всегда будет приходить, когда нужно.

И вот, наступает очередной вечер. В дверь одного из подобных заведений заходит галлер и йка — черноволосая, черноглазая, бледная и, как водится, остроухая. Ничего необычного, за что взгляду можно уцепиться. Да и народу вокруг достаточно, едва лицо соседа упомнишь — так много их, лиц этих, повидаешь. Кто подсядет, кто мимо пройдет, кто заговорить попытается. Случается, что и вовсе в морду дадут. Без причин, так просто.

Галлерийка садится за стол ближе к центру — почему-то пустующий и одинокий. Поправляет лежащие в капюшоне волосы, которые больше напоминают гнездо, настолько спутались, и снимает через голову ремень. Рядом ложится музыкальный инструмент, похожий на вытесанное из дерева птичье крыло, с пятью тонкими струнами. Девушка ласково гладит его ладонью, щелкает когтистыми пальцами бок и ухмыляется. Она кажется чуть уставшей, рисунок на лбу стерся, краска на губах — свелась, а одна из ладоней перемотана куском ткани, оторванным, видимо, от плаща, — черным и грязным.

Девушка поднимается с места, собирается скинуть с себя тяжелую, мешающую хламиду и в этот момент слышит, как тонко, жалобно звенит струна.