Юлия Рудышина - Кащеева наука

– Накорми-напои, спать уложи, во всем подможи, прошли мы дорогу долгую, к твоему порогу добрались по велению сестрицы твоей младшей – Василисы Премудрой, что наставницей служит в школе сказочной, расположенной в лесу Зачарованном. Уважь просьбу нашу, в долгу не останемся! – поклонилась я до земли, косой по траве мазнув. А у самой сердце колотится от страха – как нас Яга примет? Исполнит ли просьбу? Али прочь прогонит с проклятиями?..

Иван – вот дурак! – рядом стоит, зыркает на старуху, даже кивнуть не удосужился. Я его за лапу дернула – тогда и он поклонился. Замашки то боярские виновны – не привык он спину перед кем-то гнуть, не пристало, мол, сыну царскому земные поклоны бить. И перед кем? Перед лихом лесным!

– Ну, заходите, коль пришли… – проскрежетала Яга, внимания не обратив на промашку царевича. – А с чем явились да зачем – это уж опосля разберемся… Расскажете, что привело вас ко мне, а я уж потом подумаю – смогу ль сподмочь вам али нет.

Вот и пришлось все с самого начала вспоминать да пересказывать.

Но сказка долго сказывается, а у нас с Ягой вся вечность впереди – на границе с Навью время замирает, останавливается колесо его, некуда спешить, не о чем плакать.

Заварила она чайку нам с листьями земляники да хвоей сосновой, добавила туда трав пахучих, ягод сушеных, пироги на стол выставила, да и приготовилась слушать про злосчастья, свалившиеся на школу Василисину.

Но начала я издалека – с того еще времени, как жила в своей деревушке да травничеством занималась, а про науку чародейскую и не думала – не гадала.

Солнце янтарными рассветными стрелами разорвало серый полог, что навис над рекой и ближними лугами, и я невольно прикрыла ладонью лицо – фиалково-синие ночи, дрожащие россыпями звезд в мареве туманного морока, всегда нравились мне больше, чем жаркие степные дни. Да и вообще хотелось мне жить среди тенистых густых лесов, там и трава не выгорает, и ягод много… Но, как говорят, где родился – там и пригодился, и не выбираем мы, под какими небесами появиться на свет да где жизнь прожить.

Вот и я не выбирала – и осьмнадцать годков тому родилась у старого мельника и его молодой жены дочь Аленушка. Только вот этим беду привлекла к роду своему – отец мой сгинул в омуте, когда мне еще и пятка годов не было, говорили, русалки баловали в те дни, а он зачем-то к берегу спустился, а матушка… матушка его ненадолго пережила. Сказывали, так она его любила, до одури, что отправилась на речное дно, чтобы к людям вернуть. Но разве ж человек сможет водяного царя и дочек его обхитрить? Не сможет…

Вот такая, как я, может, и справилась бы.

Сила во мне живет волшебная, но природа ее мне неведома, знахарка местная слаба слишком, не видно ей, что за огонек в груди моей трепещет – алый ли, как закат над степью, или синий, как звезды зимние?

Свет или тьма?

А может, и вовсе навья зелень бедовая в душе горит?.. Неведомо то.

И пока что мне, сироте, только и остается, что местной травнице помогать да мечтать, что однажды родители из подводного царства проклятого к людям возвернутся.

Вот и в тот день, когда лето на излом пошло, я всю ночь копала корешки одного ночного цветка, прозванного жароцветом, от простуды да судорог могущего помочь. Тонкие, как ворсинки, да хрупкие больно корешки те были, намаялась я, спину ломило, и все кости сводило к утру – немудрено, ползать пришлось по земле с заката до рассвета. Но зато за корешки эти, вернее, за настойку из них селяне нам с Дариной-травницей зерна дадут и репы, молока да мяса. Пока все поля засевают да скотину пасут, мы травами и зельями занимаемся – каждый при своем деле.

Как управилась, домой пошла, корзинку крепко ухватив, спать хотелось страсть как. Я уже к ограде подошла, что вокруг селения змеею вилась, туда, где старые дубы росли, в которых деды, предки наши, прибежище после смерти нашли. Хорошее дерево, светлое, и души в нем живут те, что правью славны были, темным духам места здесь нет… темные в Нави проклятой обретаются.

Оглянулась я на миг, ощутив на себе липкий взгляд чей-то, позади – роща березовая шелестит, зеленым кружевом полощет на ветру. И не видать, кто там идет среди деревьев…

Я от калитки отошла, вернулась на дорогу, что к лесу вела, – мало ли кто следом увязался, еще приведу злыдней каких с собою, селяне тогда не пощадят. Гляжу, а то не духи пакостливые – идет по тропке дочка старосты, чернокосая востроглазая Анисья. Лучше бы и правда злыдни привязались – не любит меня Анисья, ревнует больно с тех самых пор, как на прошлый солнцеворот жених ее, Збышек, пытался меня в чащу сманить. Молва про то по всей деревне пошла, но никто парню ни единого упрека не сказал.