Фрэнсис Хардинг - Стеклянное лицо

В противоположной стене имелась еще одна дверь, но все внимание Неверфелл приковала к себе расположенная над ней роспись темперой и пастелью. Женщину наконец изобразили в полный рост, так что стали видны кандалы на ногах. Кто-то вырывал у нее из рук рыжеволосого ребенка. Лица обоих были мучительно искажены, и неизвестный художник запечатлел их боль во всех подробностях.

На полу у ног Неверфелл валялась разбитая маска. Приглядевшись к осколкам, Неверфелл поняла, что это было лицо ребенка, охваченного горем и яростью такой силы, что маска, казалось, вот-вот закричит. Чем дольше Неверфелл на нее смотрела, тем сильнее ныли давно сошедшие синяки на руках.

Маски задрожали, и Неверфелл поняла, что это дрожит светильник-ловушка. А потом услышала сзади едва различимый шорох – будто перышко упало на мрамор – и обернулась.

В комнате все-таки было лицо мадам Аппелин – между Неверфелл и выходом на галерею. И лицо это было не из глины или гипса, а самое что ни на есть живое.

Неверфелл резко отшатнулась, и шило, зажатое в руке мадам Аппелин, лишь на несколько сантиметров разминулось с ее головой.

– Вы не моя мать, – задыхаясь, проговорила Неверфелл. – Вот моя мать! – Она махнула рукой на десятки изображений рыжеволосой женщины. – И вы убили ее!

– Она уже была больна, когда пришла сюда. – Мадам Аппелин нацепила едва ли не самое ласковое Лицо из Трагического набора, но теперь, когда Неверфелл видела оригинал, смотреть на подделку было особенно больно. – Я всего лишь позволила ей умереть.

– Но почему? – вырвалось у Неверфелл. – Только ради того, чтобы вы могли спокойно зарисовать ее мучения и использовать их для Лиц?

– Только? Ты сказала только ? Возможно, самое полезное, что она сделала в своей жизни, – это умерла перед моим альбомом. До Трагического набора Лица были лакированными масками. Я превратила их создание в искусство!

Когда мадам Аппелин произнесла эти слова, что-то внутри у Неверфелл надломилось. Она яростно вскрикнула и бросилась на создательницу Лиц, намереваясь поразить ее острой щепкой… но в последний миг собственная рука будто воспротивилась решению Неверфелл. Она знала, что мадам Аппелин – враг, холодный и расчетливый, но ее Лицо было лицом рыжеволосой женщины с рисунка, родной матери Неверфелл. Она не могла ударить это Лицо, о чем мадам Аппелин прекрасно знала.

– А вот от тебя не было никакого проку, – прошипела она, и голос ее сочился ядом. – Все идеально совпало. Максим Чилдерсин хотел прорыть секретную шахту к поверхности, до которой он мог бы добраться через Перекрут за своим домом. Ему нужна была помощь кого-нибудь из Трущоб. Мои туннели были расположены в идеальном месте, так что он обратился ко мне. И я назвала свою цену. Мне нужна была женщина из верхнего мира с очень выразительным лицом, на котором я могла бы вызывать яркие эмоции по своему усмотрению. Предпочтительно с зелеными глазами, чтобы ее Лица в первую очередь подходили мне. Одна женщина из верхнего мира.

Агенты Чилдерсина нашли идеальный экземпляр. Они сказали этой женщине, что масла Каверны смогут излечить ее болезнь, и она заплатила им, чтобы тайком попасть в город. Но она отказалась бросать своего ребенка. И потому в шахту спустилась с тобой на руках.

– Вы ненавидите меня. – Неверфелл никак не могла понять, чем вызвана ледяная едкость в голосе мадам Аппелин.

– Я всегда тебя ненавидела. С той самой секунды, как впервые увидела твое лицо… Впрочем, я нашла тебе применение. Твоя мать демонстрировала самые яркие эмоции, когда тебя у нее забирали. Но ты… В твоем лице было столько злости, столько непримиримости! У меня кровь стыла в жилах, когда я смотрела на тебя. Нет, дети не должны так выглядеть.

Давно утраченные фрагменты памяти возвращались на свои места. Видение, воскрешенное Вином Чилдерсинов, снова явилось Неверфелл, только теперь оно было исполнено кристальной ясности.

Это повторялось каждый день. Полчаса в объятиях матери – так тепло, так безопасно и так недолго. Минутная стрелка молча возвещает о наступлении нулевого часа, и сильные руки уносят ее прочь. Она кричит, срывая голос, цепляется за любимую руку, но ее в который раз отрывают от мамы и бросают в кладовку…

– Ваша кровь всегда была холодной, – произнесла Неверфелл. Губы не слушались ее.

– У меня есть чувства! – возразила мадам Аппелин. – Вот только ты плевать на них хотела. После смерти матери твое лицо стало шипом, который без конца ранил меня. И я попросила у Чилдерсина Вино, чтобы стереть твои воспоминания. Я кормила тебя самыми дорогими деликатесами, чтобы запечатлеть реакцию, купила десятки платьев, чтобы обрамить твое лицо, но все это время чувствовала, что твоя мстительная сущность никуда не делась. Вино лишь усыпило ее. И она затаилась. А потом ты просто исчезла, как будто тебя и не было. Проклятый Клептомансер!