Фрэнсис Хардинг - Стеклянное лицо

– В безопасности? – Лицо Грандибля застыло, как маска. – В безопасности?

Он заревел, и с его бровей посыпались крошки Стакфолтера Стертона. Неверфелл вскрикнула, когда ее тряхнули, словно куклу, и отшвырнули прочь. Мастер Грандибль уставился на нее, занеся руку и словно раздумывая, ударить или нет. Потом протянул дрожащую ладонь и положил на плечо Неверфелл. Она задрожала, не понимая, чего он хочет, – чтобы она ушла? И что означает его жест – он сердитый или сочувственный?

– Человек, которому я доверял, – наконец проговорил он. Потом издал странный задыхающийся звук, в котором она не сразу узнала смешок. – Вот о чем я думал, когда выловил тебя из сыворотки. Ты была такая… – Он вздохнул и сложил ладони чашей, будто держал маленького мокрого котенка. – Что мне оставалось делать? Я защитил себя от любого мыслимого предательства. Но с этой стороны я его никогда не ожидал. – Он провел пожелтевшими ногтями по бороде, и послышался звук, похожий на скрип зубной щетки. – Ха! Предательство во имя моего блага.

– Что… что это значит? Что я сделала?

– Ты разбудила пауков.

Иногда мастер Грандибль изъяснялся чрезвычайно странно, вкладывая в знакомые слова новый смысл. Когда он говорил об обычных пауках, его голос звучал ровно. Но сейчас первый слог был серым и мертвым, второй почти неслышным, а последний тяжело упал в воздух. Па-у-ков.

– Сходи за сливовым джином. Принеси его в гостиную.

У Неверфелл скрутило живот. С пылающим лицом она убежала за бутылкой. Слова покинули ее: как это оказалось легко – из спасительницы превратиться в предательницу. Когда она явилась в гостиную, мастер Грандибль сидел в кресле. Его глаза были налиты кровью, дыхание вырывалось со свистом. Она поставила к его ногам свой крошечный пуфик, обитый гобеленовой тканью, и села, ссутулившись и уткнувшись носом в колени. Он взял бутылку, сделал глоток, потом уставился на горлышко.

– Неверфелл, что ты думаешь о дворе?

Неверфелл не могла облечь свои мысли в слова. Двор – это сияние, двор – это слава. Это прекрасные девы, тысячи новых лиц и быстрый стук сердца. Это весь мир. Это все, чего она здесь лишена.

– Я знаю, что вы его ненавидите, – ответила она.

Мастер Грандибль подался вперед и оперся широким подбородком на кулаки.

– Это гигантская паутина, полная сверкающих пестрокрылых насекомых. У каждого из них свой яд, они все связаны между собой и борются за жизнь любой ценой. Каждый тянет паутину в свою сторону, чтобы сделать себе приятное или задушить другого. И любое движение каждого из них влияет на остальных.

– Но мадам Аппелин…

«Мадам Аппелин не такая, – хотела сказать Неверфелл. – Я прочитала это по ее Лицу». Но поняла, как глупо прозвучат ее слова, и умолкла.

– Теперь мне неприятно об этом говорить, – продолжил Грандибль, – но в молодости я занимал видное место при дворе.

– Правда? – Неверфелл дернулась от волнения, хотя догадывалась, что мастер ждет не такой реакции.

– Еще никому в этом городе не удавалось довести Молочный Уэйнпилч до зрелости и не лишиться зрения, – рассказывал Грандибль. – Мне же это удалось, и я отправил головку сыра самому великому дворецкому. И… говорят, когда он положил первый ломтик в рот, он действительно почувствовал его вкус .

– Так… это правда – то, что о нем говорят? Что без самых изысканных лакомств он был бы слеп, глух и нем?

– Не совсем. С его глазами, ушами, носом, кожей и языком все в порядке. Речь идет о его душе. Он может посмотреть на цветок и сказать, что он голубой, но это будет только слово. Можно положить кусок мяса ему в рот, и он скажет, что это ростбиф, сколько лет корове и какой она породы, сколько его готовили и какое дерево пошло на дрова, но все эти запахи и вкусы значат для него не больше, чем камешек. Он может их проанализировать, но больше не чувствует . Разумеется, что можно ожидать от человека, которому пятьсот лет? Говорят, он помнит дни, когда на горе над нами стоял город, а Каверны еще не существовало, здесь были только пещеры и погреба, где город хранил деликатесы. Он пережил этот город, видел, как он разрушился из-за войн и непогоды, а горожане постепенно ушли под землю и начали копать глубокие туннели. Четыреста двадцать из своих пятисот лет его тело пытается умереть. Он препятствует этому всеми возможными средствами – жидкостями, специями, мазями, которые могут отсрочить смерть, но у всего есть своя цена и свой предел. Его лицо утрачивает краски, и его чувства гаснут одно за другим, словно звезды. Вот почему мастера Каверны день и ночь, столетие за столетием придумывают что-то, что он сможет почувствовать.