Дарья Кузнецова - Голос Немого

Я был готов, если она не успокоится, встать и зажечь фирские огни обратно, но женщина вновь удивила: она доверчиво прижалась ко мне, видимо, спрятавшись таким образом от темноты, и очень быстро опять затихла. И видеть такое слепое доверие буквально с первого взгляда было странно. И я, конечно, вновь искал подвоха.

Лежал на боку, ощущая на груди теплое щекочущее дыхание, поглаживал кончиками пальцев спину женщины и, пялясь в темноту, пытался понять: откуда ждать неприятностей? Ну, кроме необходимости вновь учиться жить среди людей.

Она ведь не врала и не играла. Я видел это, ощущал Искрой, понимал, что в семнадцать лет невозможно научиться так профессионально, уверенно лгать, не выдавая себя ни взглядом, ни жестом. Да и характер, который я видел, был слишком сложным, слишком многогранным и пестрым, чтобы оказаться маской. Чтобы ввести в заблуждение, можно было придумать что-то проще и убедительней, и я бы принял любой образ.

Да и смысла вот так изгаляться ради меня одного я не видел. Ну в самом деле, пять лет не был никому нужен, а тут вдруг понадобился, да еще вот так! И богам я зачем-то понадобился именно здесь, именно в этой роли. Что, их теперь тоже подозревать в заговоре против себя любимого? Ну чушь же!

Но поверить в искренность Тии все равно было труднее, чем продолжать упрямо противоречить здравому смыслу.

Впрочем, немного покопавшись в себе — а в этом искусстве я за годы отшельничества достиг высокого мастерства, — я пришел к выводу, что дело не в данной конкретной женщине: на ее месте могла оказаться любая другая, и я все равно искал бы, за что уцепиться.

Просто меня бесила бесцеремонность, с которой за пару дней решилась моя судьба. И жгла обида, что единожды меня уже выдергивали из привычного и понятного мира, но стоило мне научиться жить с предыдущей «милостью» богов, как все вновь поменялось. Меньше всего в этом была виновата Тия, но под рукой больше никого не было. Оставалось надеяться, что я на нее не сорвусь.

А с другой стороны… Наговорить гадостей в моем положении очень трудно, для этого надо сильно постараться. Обидеть же ее как-то еще у меня не поднимется рука. И речь даже не о применении силы в прямом смысле — до такого я и в худшие дни не опускался и надеялся, что никогда не опущусь, — а о более безобидных вещах. Например, о том, чтобы сохранить дистанцию, отгородиться от нее и оттолкнуть. Я злился, но отчетливо понимал, что у меня не хватит на это духу. И злости тоже не хватит. Вот как посмотрит с пронзительной надеждой своими серыми глазищами — и сразу кончится весь мой бессмысленный протест.

Просто… что там того протеста, если подумать? Хочется выразить негодование — да выругаться или хоть заорать в голос. Но этого я сделать не могу, в бессильной злобе бить посуду или морды случайным прохожим не позволяет воспитание. А гробить ради этой обиды саму возможность наладить отношения с внезапно обретенной женой, вполне настроенной подружиться, — совсем уж глупость.

Сцедить бы эту ярость в какое-нибудь безвредное русло и взглянуть на мир здраво, но придумать выход я пока не сумел. Так и уснул в безвыходной ситуации.

А утром проснулся по заведенной привычке еще до рассвета, когда в открытое окно сочился слабый свет, наполнявший комнату серым сумраком. Женщина, конечно, спала, и будить я ее не стал. Осторожно выскользнул из постели, накрыл жену тонким одеялом и принялся искать ленту, которой можно было собрать волосы, чтобы не мешались.

При храме имелся прекрасный внутренний двор, в котором можно было в свое удовольствие заниматься физическими упражнениями в любое время суток и года. Я не сомневался, что и здесь можно найти подходящее место на свежем воздухе, но очень не хотелось привлекать внимание случайных свидетелей и служить для них бесплатным развлечением. А чем искать в такое время подходящее закрытое помещение вроде тренировочного зала — проще вообще не покидать спальню. Для разминки мне требовалось не так уж много места.

Содержать тело в хорошей форме я привык еще с детства. Всех принцев Фергр воспитывал в военной строгости, все трое проходили воинскую службу, и снисхождения к нам там не проявляли, муштруя наравне с простыми солдатами. А потом, после травмы, у меня образовалась масса свободного времени, которое требовалось на что-то потратить, да еще нужно было разрабатывать чудом сохраненную целителями руку… В общем, встав на ноги после лечения, я упорно тратил на упражнения часов по пять в день, падая под конец от усталости. Но, несмотря на подобные усилия, не сдох, а втянулся и пристрастился. Ощущение полного контроля над собственным телом, силы в руках и уверенности в каждом движении было приятным, оно отвлекало от мрачных мыслей и мирило с действительностью. И уж конечно, было всяко полезнее сидения в углу в тоске и унынии.