Шеннон Чакраборти - Латунный город [litres]

Мунтадир фыркнул.

– Как удобно… скажи мне, Зейди… им удалось хотя бы не прыснуть со смеху, когда они разыгрывали этот спектакль, или они считали тебя таким идиотом, что ты все равно ничего не заметишь?

– Это правда!

– Правда. – Его брат нахмурился, и его лицо стало мрачнее тучи. – Как ты вообще можешь судить о том, что такое правда?

Гасан нахмурился.

– Что ты делал в лазарете в ночной час, Ализейд?

– Какая разница, что он там делал, аба? – отмел Мунтадир отцовский вопрос. – Я же говорил тебе, что он будет выгораживать ее. Он так втюрился, что даже сам не понимает. Он, наверное, и вправду верит в ее невиновность.

– Я не втюрился , – огрызнулся Али, оскорбленный таким предположением. Дождь забарабанил по крыше сильнее, вторя его учащенному сердцебиению. – Я видел то, что я видел. И слышал. И да, она невиновна. И я буду кричать об этом на всех улицах города, если вы вздумаете ее казнить.

– Давай, вперед! – воскликнул Мунтадир. – Это будет не первый раз, когда ты позоришь нас на улицах!

Гасан вскочил на ноги.

– О чем вы говорите, черт бы вас побрал?

Али не мог ответить. Он чувствовал, как теряет контоль. Дождь лупил по стеклу у него над головой. Вода была одуряюще близка.

Мунтадир жег его взглядом, в котором так отчетливо читалось предупреждение, как будто он произнес слова вслух.

– Двадцать один солдат мертв, Ализейд. Несколько бились, защищая меня, до самой смерти. Остальные умерли потому, что пришли спасать твою жизнь. – Он моргнул, и его темные ресницы смочили слезы. – Мой лучший друг, возможно, скоро пополнит их число. И будь я проклят, если позволю какой-то двуличной подстилке из Нахид выйти из этого чистенькой, потому что твоим словам нельзя доверять, когда дело касается шафитов.

Угроза повисла в воздухе. Али сделал глубокий вдох, пытаясь успокоить бурю эмоций, бушевавшую внутри.

Металл заскрежетал у них над головами. Потолок дал течь.

Гасан поднял голову, и впервые в жизни Али увидел в лице отца неподдельный страх.

Крыша обвалилась.

Вода пробила стеклянный потолок, и медные рейки вместе с кусками стекла разлетелись по всему лазарету. Хлынул ливень, омывая кожу Али и успокаивая его ноющие раны. Краем глаза он увидел, что Мунтадир и его отец успели укрыться под уцелевшим фрагментом крыши. Отец был невредим. Шокирован, но хотя бы цел.

Чего нельзя было сказать о его брате. По лицу Мунтадира капала свежая черная кровь – осколок стекла, видимо, вонзился ему в щеку.

– Ахи, прости меня! – Али смешался от чувства вины и непонимания. – Я не хотел этого, не хотел причинить тебе боль, клянусь!

Но его брат не смотрел на него. Мунтадир отсутствующим взглядом обвел разрушенный лазарет, посмотрел на проливной дождь и разбитый потолок. Прикоснулся к порезу на щеке.

– Нет… это мне жаль, Зейди. – Мунтадир вытер кровь с лица концом своего тюрбана. – Рассказывай абе любую правду, какую захочешь. Постарайся хорошенько. – Он плотно сжал губы. – Я больше не буду тебя выгораживать.

– Ассаламу алейкум ва рахматуллахи.

Али повернул голову и повторил слова молитвы в левое плечо.

– Ассаламу алейкум ва рахматуллахи.

Он расслабил плечи и развернул руки ладонями кверху, чтобы вознести мольбы, но при виде своих рук он забыл, о чем думал. Его раны заживали невероятно быстро, но шрамы упрямо оставались, расплываясь по коже тонкими темными линиями, так напоминавшими татуировки покойного Афшина, что Али становилось не по себе.

Дверь за его спиной отворилась, но Али не обратил внимания и вернулся к молитве. Только закончив, он обернулся.

– Аба?

На ковре за ним сидел король. У него были круги под глазами и непокрытая голова. С первого взгляда его можно было принять сейчас за простолюдина – усталого старика в простой хлопчатой дишдаше, который захотел отдохнуть. Даже его борода была посеребрена сильнее, чем всего несколько дней назад.

– М-мир твоему дому, – выдавил из себя Али. – Прости. Я не знал…

– Я не хотел отвлекать тебя.

Гасан похлопал по ковру рядом с собой, и Али снова опустился на пол. Его отец разглядывал киблу – небольшую нишу, прорезанную в углу комнаты, указывающую направление, в котором склонял голову в молитве Али и все верующие джинны.

Взгляд Гасана потускнел. Он потер бороду.

– Я не слишком-то религиозен, – сказал он наконец. – Никогда не был. Сказать по правде, наша религия всегда казалась мне политическим ходом со стороны предков. Нет лучшего способа объединить племена и не допустить революционных веяний, чем перенять новую человеческую религию с нашей родины, – Гасан помолчал. – Я, конечно, знаю, что в твоих глазах это чистое богохульство, но ты просто задумайся… разве, по сути, не это положило конец поклонению перед Нахидами? И придало нашей династии флер божественного одобрения? Это умный ход. Во всяком случае, так я всегда думал.