Шеннон Чакраборти - Латунный город [litres]

Али знал, что умирает, когда окунулся в безмятежное озеро.

Ледяная толща воды засасывала его на глубину и атаковала, как шалое животное, раздирая на нем одежду и вгрызаясь в кожу. Озеро царапало вокруг его рта и заползало в нос. Голова Али как будто раскалилась добела.

Он закричал в воду. Там что-то сидело , какой-то чужеродный паразит, и он рылся в его голове, копался в воспоминаниях, как скучающий школьник листает страницы учебника. Его мама поет ему тантрийскую колыбельную; рукоять зульфикара впервые ложится ему в руки; Нари смеется в библиотеке; Дараявахауш вскидывает лук…

Все прекратилось.

Что-то зашипело ему в ухо. «ОН ЗДЕСЬ?» – как бы хотело знать само озеро. Бушующая вода застыла, и он почувствовал теплый напор в области груди и шеи, и стрелы растворились.

Чувство облегчения было временным. Али не успел даже подумать о том, чтобы выплыть на поверхность, как что-то обвилось вокруг его левой ноги и потянуло вниз.

Он стал вырываться, когда водоросли облепили его тело, впиваясь в кожу своими корневищами. Образы запорхали перед глазами с бешеной частотой, пока озеро пожирало его воспоминания о Дараявахауше: дуэль, его взгляд на Нари в лазарете, сияние, переполнившее его кольцо, когда он бросился в атаку на корабль.

В его мысли снова ворвались слова: «НАЗОВИ СВОЕ ИМЯ».

В легких полыхал пожар. Два моллюска пытались зарыться ему в живот, и чья-то зубастая челюсть укусила его в плечо. «Прошу, – взмолился он. – Дайте мне умереть».

«Твое имя, Алу-баба», – промурлыкало озеро на этот раз голосом его матери, называвшей его детским прозвищем, которого он не слышал уже много лет. «Назови свое имя, или увидишь, что грядет».

Образы ненавистого Афшина были стерты. Вместо них он увидел Дэвабад. Точнее, то, что некогда было Дэвабадом, а сейчас являло собой охваченные пожаром руины, окруженные высохшим озером и переполненные пеплом горожан. Тело его зарезанного отца валялось на мраморных ступенях разрушенного тронного зала, а Мунтадир был повешен на разбитой оконной ставне. Цитадель обрушилась, заживо похоронив Ваджеда и всех солдат, вместе с которыми он вырос. Город горел. Вспыхивали дома. Кричали дети.

Нет! Али извивался в водяной хватке, но от страшных видений было никуда не деться.

Тощие, как скелеты, серые существа с трепещущими крылами покорно склоняли свои головы. Высыхали реки и озера, прибрежные города становились огнем и пылью, а земли, в которых он узнал Ам-Гезиру, смыло ядовитым морем. Из праха Дэвабада одиноко восставал дворец, сотканный из обожженного стекла и плавленых металлов. Он увидел Нари. Ее лицо было спрятано за белой вуалью Нахид, но темные глаза переполняло отчаяние. На нее упала тень в форме мужского силуэта.

Дараявахауш. Но его глаза были черны, юное лицо было рассечено шрамом и лишено ослепительной красоты раба. Потом его глаза снова позеленели, он стал старше, на секунду показалась знакомая самодовольная ухмылка. Под кожей у него засветился огненный свет, а его руки превратились в уголь. Глаза стали золотыми и совершенно чужими.

«Смотри». Видения стали повторяться по кругу, отдельно задерживаясь на образах его убитой семьи. Мертвые глаза Мунтадира распахнулись. «Назови свое имя, ахи , – умолял его брат. – Прошу тебя!»

У Али кружилась голова. Его легкие опустели, вода загустела от его крови. Организм начинал отказывать. Кровавые видения затягивало туманной чернотой.

«НЕТ , – отчаянно зашипело озеро. – ЕЩЕ РАНО» . Его встряхнуло толщей воды, и видения стали совершенно невыносимы. Его мать жестоко избита и брошена на съедение крокодилам вместе с остальными Аяанле под улюлюканье толпы Дэвов. Шафиты согнаны на мидан и подожжены. Их крики носились в воздухе, и от запаха горелой плоти Али затошнило. Мунтадира ставят на колени и обезглавливают перед толпой любопытных желтоглазых ифритов. Рота неизвестных солдат вытаскивает Зейнаб из ее постели и срывает с нее одежду…

Нет! Боже, нет. Прекратите это!

«Спаси ее , – потребовал голос отца. – Спаси нас всех». Железные оковы разъела ржавчина, и они спали с его рук. Что-то металлическое вжалось ему в ладонь. Рукоять.

Кровавые пальцы впились в горло его сестры. Полные ужаса глаза Зейнаб уставились на него. «Пожалуйста, брат!» – кричала она.

Али не выдержал.

Будь он чуть менее уверен в собственной подступающей смерти или будь он воспитан в глубокой провинции, где детей с младых ногтей учат никогда не называть своего истинного имени, оберегать его как зеницу ока, может, тогда он задумался бы и немедленно понял, чем может быть чревата такая просьба. Но после бомбежки из видений о страданиях его семьи и города ему было уже все равно, зачем озеро требовало назвать то, что уже и так должно было узнать из его воспоминаний.