Елена Асеева: Веремя странствий [СИ]

Осе потому Крив и подымалси уверх на карачках, хваталси руками, такими же изрезанными, покрытыми язвами да нарывами за острые края каменьев, за валуны, шо бочищами своими громадными утопали в бурого цвета земле. Туго дышал берос от усталости, широко раскрывал уста. Его обветренные, сухи губы истомленные солнцем, морозом и ветром инолды, соприкасаясь меж собой, тихонько сице похрустывали, а може то похрустывали осыпающиеся с под ног плоски голыши, струящиеся вниз к подошве горы… Вниз… тудыличи… идеже была жизть да тёкла столь жёланная вода, такая прозрачная, чистая, леденящая зубы и столь нужная изнывающему от жажды Криву, каковый не взял её на кручу, подгоняемый тем кто усё времечко шептал о мечте.

Ох!.. Крив!.. Крив!.. Ну, раз ты втак мечтал, затратил стока своих сил: душевных, физических, посвятив усего собя тому безумному жёланию, да будеть по-твоему!

И кады Бог Ра горестно вздохнув, да напоследок жалостливо оглядев такого маненького человечка, покинул голубое небо, а златые волы утянули воз за край окоёма, Крив наконец-то увидал широку пештеру. Тропа, по которой полз берос, заканчивалась прямо сторонь столь жёланной печеры, на небольшом таком ровном месте, у длину всего лишь несколько шагов управо, да улево. Берос заполз на тот ровный пятачок, и, улегшись на ейной каменной поверхности глубоко задышав замер на како-то времечко, еле слышно постанывая от боли и усталости. Маленько погодя, едва отошедший от устатка, Крив пошатываясь поднялси на ноги, да медленно подошел ко входу у пещёры, для крепости придерживаясь за ейны края, и заглянул унутрь. Одначе, ничагось окромя тьмы лицезреть там не смог. Тады, понукая себя топать дальче, он обернулси… Бросил последний взгляд на чернеющее небушко, шо своим охабнем, украшенным серебристыми звёздными светилами, начал вукрывать Бог Ночного Неба Дый, и, задумавшись, злобно в так, вусмехнулси. Представив собе як вмале… сувсем вмале стануть страшиться его силы усе энти людишечки, живущие там унизу, оставшиеся у тама позадь него.

И тогды же смело шагнул во чёрну ту пасть печоры, да зашлёпал уперёдь тяжелехонько переставляя обессиленные, окровавленные, словно-то и не свои, а чужие ноги. Но по мере того як Крив углублялся, у пештере становилось светлее, не зане становитси светло от восходящего красна солнышка, а так будто выплываеть у своём ушкуйнике Месяц серебряный. Крив содеял не овый, не десяток, а по паче шажочков так, шо яму показалось пройдёть он ту гору насквозе. Обаче немножечко опосля смог вон разглядеть да спонять, чё испускаеть у тот поразительный не серебряный, а голубоватый свет.

Прямо по середочке печоры, конец кыей сице и не узрел Крив, по-видимому, терялси он у дали, лежмя лёживал огромадный такой валун, голубоватым светом полыхающий. Края валуна до зела насыщенно светились, перьливаясь да поблескивая тягостной, отталкивающей такой, чужеродной голубизной, обжигающей, слепящей яркостью так, шо пришедшему сюды, може и незваному, беросу пришлось сомкнуть очи. И валун тот был таким мощным, здоровущим, а края его, те самые, шо светились, сотрелись искорёженными, вроде каким-то вострым орудием искромсанные, изувеченные. Оттого валуна были отколоты прямо-таки цельны куски, и у таких местах зияли, синим цветом, ямы. А кады Крив, шагнувши ближее к валуну, заглянул у одну из таких дыренций, схожих со приглубой, чёрной, бездонной пропастью, показалось ему, чё понесло его у ту бездну… Закружилась у няго головушка, затряслось тело, застонала душенька и увидал глупый берос пред собой пекельный мир ЧерноБоже. А у том мире гуляеть злобна метелица, вьюжить, осыпаеть она души грешников ударами колючих льдинок, обжигающе хлёстають их черны спинушки долгие плети дасуней, и раздаются крики громкие… громкие на вопли звериные похожие.

Стремительно Крив подался назадь, глубоко задышал, да отёр трясущейся дланью свово сухое лицо. Не желал он пужаться того, чаво узрел, чаво ждало егось опосля смёртушки. Жёлал, будто безумец, тока одного… силы… силы такой… такой, абы усе боялись, страшились его… Да куды ж кривой Крив тобе ищё страшиться, вже и так ты не усякому люб будешь… чаво жёлаешь? чаво просишь? одумайси!

У да не слухаеть Крив, ни Бога красна солнышка Ра, ни самого ЧерноБоже, шо пужал ево чрез эвонту бездну, ни ны с вами.

И як токмо он подалси назадь, словно вынырнув из той ужасной бездны, узрел Крив, чё осколок того камня не просто светитьси, перьливаясь да поблескивая, он ащё и дышить… Тихонечко сице, едва заметно делаеть он вздох, а мгновение спустя выдох, и слышитси беросу, особенно кады камень выдыхаеть, еле различимый звук: «охфу….охфу… охфу». Тяперича содрогнулси усем телом Крив, а душа евось и вовсе звонко подвыла, подобно дикому волку во тёмну ноченьку, липкий, тягучий пот покрыл голу кожу спины, да точно облизал жидки волосенки на главе, когды увидел он прямо посторонь камня большой молот с чорной, деревянной рукоятью. У длину тот молот достигал локтя два и имел вельми гладкую, без усяких там трещинок, заусенцев, рукоять, коя крепко на крепко была вставлена в отверстие такой же чёрной, жёлезной головки, бойники которой казали плоский вид. И кады камень издавал, выдыхаючи, то самое охфу, на чёрной головке молота вспыхивало мельчайшее крошево серебристого цвета, да в лад с энтим охфу загораясь… тухло, подыгрывая тому дыханию валуна.