Рина Море - Огонь и Ветер [litres]

– Легко? – она прижала руки к сердцу. – Ехать куда-то, плыть… Куда? Чужая страна. Чужие люди, язык. Мы ведь совсем бедны, а л’лэард Нисим богат, кстати. О Богиня, какая ты глупая. Что тебя ждет там? Стихия сводит тебя с ума. Все женщины со стихией – сумасшедшие. Твой отец, в этом он виноват. Научил тебя снимать браслет, потому что ты плакала. Он никогда не думал о будущем. Обе дочери л’лэарди Тайнам уже вышли замуж. Мы будем жить в столице. Балы, приемы, театры… Л’лэард Нисим очень добрый. Мы ни в чем не будем нуждаться. У тебя появятся детки.

Да упаси меня Богиня продолжить род плешивых коричневых червячков!

– Доченька, представь, спустя годик ты уже будешь нянчить собственного сыночка или дочку. И будешь думать, какой глупой была. Крошечные пальчики, неуверенные ножки, я так любила носить тебя на руках.

Я поморщилась. Фу, как приторно. Если у меня когда-нибудь будет ребенок, я перегрызу горло каждому, кто осмелится тявкнуть на него «грязная полукровка». Но если материнство так необратимо повреждает мозг, что стихия кажется глупостью, я выбираю никогда не стать матерью.

– Когда повзрослеешь, ты все поймешь. Ты будешь мне благодарна.

Если повзрослеть – это решить, что общество плешивого камердинера с его слюнявыми мерзкими поцелуями намного дороже полета, то упаси меня Богиня от такой взрослости!

Разумеется, ничего из того, что подумала, я не сказала. Обняла маму, растянула губы в искусственной улыбке.

– Мама, ты права. Извини. Я все сделаю, как ты скажешь. Только дай мне время, пожалуйста. Не вынуждай выходить замуж за камердинера прямо сейчас. Дай мне хотя бы месяц.

– Ой, я написала л’лэарди Лираму. Мы получили еще одно приглашение. Нас ждет много вечеров, много выходов. Даже два месяца, три. – Мама неуверенно улыбнулась в ответ. Чувствовала мою фальшь.

Все-таки она хорошо меня знает. С нею надо быть особенно осторожной. Комок в горле, хочется плакать. Даже для собственной матери я – сумасшедшая и почти преступница. Конечно, они никогда не знали, что такое стихия. И маме еще в раннем детстве закрыли источник ее природной магии, с чего я взяла, что она поймет меня? Конечно, для бескрылой курицы полет – это, наверное, настоящее сумасшествие. Променять на него уютный насест и регулярный корм – да Богиня упаси!

Мам, ты ведь даже неверующая. Твоя мама была человеком, а у людей другая религия. Она учила тебя молиться Единому. Две причины мешают тебе помочь мне сбежать. Первая – нежелание понять, как важна для меня стихия. А вторая – трусость. Трусость помешала тебе поставить на место свекровь. Если бабушка на тебя надавит, ты забудешь свои обещания и станешь требовать от меня согласия на свадьбу с камердинером немедленно.

Если выживешь после удара в спину от самого близкого человека, во всем мире не останется ничего, что может испугать. Сделай мне больно еще раз, мама. Чтобы мне стало плевать на тебя, чтобы меня уже ничто не удерживало в Империи.

Вот и настал мой второй вечер в столице. Мне все еще не удалось увидеть город: весь день кипела работа – подготовка к балу. Я почти пожалела о покупке серебристого платья. Оно оказалось настолько тонким, что не скрывало вообще ничего. Кружево плотно обхватывало фигуру, лишь слегка расширяясь от бедер к щиколоткам. На груди плетение становилось плотнее, но ткань все равно просвечивала. Нижняя юбка из полупрозрачного шелка, на тончайших застежках тоже не особенно скрывала ноги. Я ощущала себя нагой, беззащитной и до безобразия неприличной, но бабушка только фыркнула:

– Да тебе и показать-то нечего!

Мне купили серебристые туфельки на тонком каблучке, бабушка морщилась, утверждая, что «эта дрянь порвется за один вечер», ну и пусть. У меня легкая походка, один вечер, думаю, туфельки выдержат.

Мама торжественно принесла свое сокровище – длинную нить молочного жемчуга. Половина нашего состояния в банке, а половина – вот в этом папином подарке. Он привез ожерелье из какой-то далекой страны после первой в их семейной жизни разлуки. Единственная драгоценность, которую мама так и не решилась продать.

Глажу сияющие бусины. Жемчуг прекрасен в раковине, в пене морской воды. Он живой там. А сейчас, когда я касаюсь гладкой холодной поверхности, мои пальцы чувствуют сухость и невидимые глазу трещины. Вынутый из раковины, жемчуг умирает, как сломанная роза, только медленно. Это не мое украшение, нет.

– А ты? – спрашиваю у мамы. – Ведь тебе, вдове Верана, неприлично явиться совсем без драгоценностей. А я девушка, меня украсит стихия. Помнишь, на мое совершеннолетие ты подарила мне перстень, серебряный, с аквамарином? Вот его надену.