Рина Море - Огонь и Ветер [litres]

Мама собиралась экономить, но не удержалась, купила маленькую шкатулочку из ракушек, потом горсть жареных морских ягод трерфаров, соленых и резких на вкус, как слезы. Первые капли дождя упали с неба, и это стало поводом спрятаться в маленьком, но очень дорогом кафе. Мы сидели за высокими мраморными столиками. Несмотря на то, что еще был день, из-за хмурой погоды здесь горели масляные лампы, встроенные в чрезвычайно странные светильники – в виде разноцветных стеклянных крабов. На стенах в железных рамах развешаны картины, изображающие бушующее море, корабли в порту и подводный мир: рыбок, крабов, осьминогов. Мороженое в хрустальной вазочке, белое и зеленое, пронзенное какой-то морской водорослью и украшенное сверху черными блестящими ягодами, больше похожими на жемчуг, бело-синими цветочками, со съедобными, как сказала мама, лепестками – самое необычное в моей жизни лакомство. Мне казалось, мы попали во дворец, ничем не уступающий императорскому. Кафе было похоже на крохотный амфитеатр – всего шесть столиков на небольшом возвышении, а внизу девушки в белых платьях и поварских колпаках, кокетливо надетых набекрень, готовили сладости прямо у нас на глазах. Все столики были заняты: двое мужчин-саган, водяной и земной, дамы в богатых платьях, человеки.

Мама заговорила о женихах. Перебрала в памяти всех своих знакомых, раздумывая вслух, у кого из них неженатые сыновья. Любому сагану будет за честь взять в жены императорскую невесту. Странное дело!

Она должна была знать, как неприятна мне эта тема, она даже соглашалась со мною когда-то, что замужество, и в особенности зависимость от мужа, – не самая приятная вещь в жизни женщины, много жаловалась на отца, рассказывала печальные случаи неудачных браков знакомых саган и людей. Какой же радостью, предвкушением блестят ее глаза сейчас! Как она обращается ко мне, будто абсолютно уверена, что я разделяю ее матримониальные планы! А потом мимолетно роняет, как хорошо, что я становлюсь послушной, выкинула эту дурь из головы. Императорский бал превратил капризного ребенка в настоящую девушку.

Моя стихия – дурь! Впервые в жизни мне захотелось ударить мать. Вместо этого я попыталась сменить тему разговора:

– Первыми правителями нашей страны были ветренники. Это они построили столицу. Чувствуешь, сколько в ней свободы?

Она пропустила эту фразу мимо ушей, тогда я не выдержала. Тихо, чтобы за соседними столиками не услышали, близко к ее уху:

– Мама, ответь мне на вопрос. Ты называешь стихию дурью. Она совсем ничего не значит по сравнению с возможностью создать семью, например. Так?

– Да, – она настороженно кивнула.

– Так почему мужчины этой дурью так дорожат? Они намного тупее нас, женщин? Вряд ли, ведь именно они решают судьбу страны и нашу. Так почему? Зачем им эта дурь?

Мама замолчала, поджала губы. Радость стекала с ее лица, как выплеснутая из стакана вода. Подозвала девушку-официантку, расплатилась и пошла к выходу. Десять шагов мы прошли под проливным дождем молча. Потом она резко обернулась ко мне и сказала сквозь стиснутые зубы со злобой, как еще никогда со мной не говорила:

– Не смей! Еще раз. Никогда не хочу слышать о твоей проклятой стихии! Я тебя выпорю, поняла? И больше ни одной конфеты, ты сладкого у меня месяц не увидишь!

Я бы расхохоталась на такую угрозу, если бы мне не хотелось плакать. Но зарыдала мама:

– Тебя убьют! Если узнают, что ты браслет снимала. Если ты где-то в обществе такое ляпнешь. А ты скажешь, ты же не умеешь себя вести, совершенно.

Будь спокойна, мама, я и тебе больше этого не скажу.

Бабушка накричала на горничную за нерасторопность. Она любила орать на слуг. У большой и толстой, почти как бабушка, Имины от ее криков лицо краснело до самого лба и начинали дрожать руки. Она еле сдерживала слезы. При бабушке плакать боялась – та за слезы могла и побить, мол, нечего пытаться ее разжалобить, когда сама виновата. Оставалось жаловаться на жизнь повару, тоже толстому, но лет на десять ее моложе. Толстый повар слыл первым бабником на нашей улице, даже мне говорил комплименты. Кажется, Имина была в него влюблена, а она его раздражала – он отвечал ей отрывисто, старался спрятаться.

Как много ветер может узнать, гуляя по узким комнаткам старого темного дома! Но в тот день мои чувства были как-то особенно обострены, хотелось рыдать вместе с горничной. Даже мое собственное несчастье как-то отступило, показалось незначительным. Девятнадцать лет, внешность пусть не ослепительной красавицы, но не так уж и плоха, в женихах, пусть ненадолго, но сам император.