Андрей Мажоров - Дьявольский полдник

П а ш к а. Слышь, а, может, ты просто стукачей испугался? (Молчание, слышно только гневное сопение Йогана.)

Й о г а н. Кто это испугался? Я испугался?

П а ш к а. Ты, ты…

Й о г а н. Стукачей?

П а ш к а. Их самых.

Й о г а н. Тогда п-послушай, дорогой мой смельчак. Был такой русский физик — Игорь Николаев. Он еще в двадцатом веке доказал, что в П-прошлом ничего изменить нельзя. Вообще. Что П-принцип необратимости — это такой же объективный закон природы, как закон всемирного тяготения.

П а ш к а. И все-то ты знаешь. Зачем же тогда ты полез в нашу авантюру?

Й о г а н. А интересно. Для тебя устранение б-барона Дантеса всегда было красивым нравственным подвигом. Во имя Добра. И Алексы. А для меня, не п-побоюсь этого слова — это было захватывающим экспериментом. Во имя Знания. И потом… (Чихает.) Генезис Дьявольского полдника — это, знаете ли, тянет на нобелевку.

К а т я. Трепач ты, Йоги, спасу нет! Пошла я.

Й о г а н. Погоди, задержись. Да, я трепач. А чем мне п-потом кормить наших с тобой детей? Я — не твой Алдонин, баран упертый. И п-психованный. Я — основательный и перспективный. И если хочешь знать, я вообще из-за тебя встрял в эту аферу.

К а т я. Из-за меня?

Й о г а н. Надо же было спасать тебя от этого хулигана. И идей его завиральных. Ты же его все равно бросишь и уйдешь ко мне.

П а ш к а. Слушай, заткнись ты уже со своими глупостями… Либо сваливай, либо дело говори.

Й о г а н. Я п-подумал: как же можно понравиться такой красотке? Как отбить ее от фронтмена всего нашего курса? Да что там — всего института. Ну, ясен п-перец — надо выручить из беды ее любимого поэта.

К а т я. Ах, вот так вот…

Й о г а н. Ну, как-то так… (Молчание.) Ладно, черт с вами. Романтики… Есть одна мыслишка. Но только п-последняя, понятно?

П а ш к а. О, как вывернул, ветроплюй. Пока прощаю. (Молчание.) Ну, колись давай, алкаш чесоточный!

Й о г а н. Пусть Алекса, с ее баснословной памятью, сначала процитирует известную дневниковую запись от 1834 года. Здесь очень важны даты и детали.

А л е к с а. Ну, «26-го января». Ну, «Барон Дантес и маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет.»

Й о г а н. Пушкин не знал, а мы-то — знаем. Геккерны пересекли границу в октябре тридцать третьего. На пароходе «Николай Первый». Так?

П а ш к а. Ну так. Мещерский готовился встретить их в Кронштадте. Мы с тобой планировались на подстраховке. Один — там, другой — здесь. В чем мыслишка-то?

Й о г а н. Если начать мой опыт прямо сейчас, то мы получим окончательное доказательство П-полдника — или его отсутствия — примерно к концу сентября. Тогда есть смысл попробовать… Тогда мы, возможно, и успеем. (К а т е.) Но мне, пани лекарка, потребуется ваш универсальный п-прибор. Слушайте все сюда. (Троица сдвигает головы, и о чем дальше говорит Й о г а н, становится не слышно. На сцене темнеет. Под звуки титульной песни на заднике проплывают гравюры с видами пушкинского Петербурга. Появляется портрет самого Поэта. Звучит Полуденный выстрел. Сцена освещается.)

П а ш к а. Зерно есть. И дело доброе. Пробуй. А я пока навещу подонка Валенюка. И никакая Воля мне тут не помешает. Ты, Алекса, будешь на связи.

Й о г а н. Раньше бы сказали — на стреме.

П а ш к а. Последишь, чтобы лишние не мешали. Если что, шепнешь «атас» по аварийному каналу. И вот если получится, тогда вплотную займемся Дантесом.

Й о г а н. Откуда она следить-то будет? Старая паучиха вечно дома сидит.

К а т я. Знатные дамы присылают за ней кареты. Меня она с собой не берет. Я дам знать.

Комната К а т и. Полумрак. Хозяйка склонилась над небольшим туалетным столиком. На нем — маленький светящийся кристалл, большая стеклянная банка и жестяной таз. Поворот кристалла и в комнате вспыхивает свет, возникает голографическое изображение спальни Валенюка. Она в страшном беспорядке и запустении. Застарелый табачный дым, пыль, канделябры с оплывшими свечами, пустые бутылки, грязная посуда. Распахнутый шкаф с грудой белья. Штора на окне висит на одной прищепке. Повсюду вавилоны книг и измятые бумаги. Сам хозяин в сюртуке, панталонах и в одном ботинке лежит на смятой и грязной постели. Другой ботинок венчает на столе стопку журналов. Рядом валяется перевернутый и помятый цилиндр. Со скрипом открывается дверь и в комнате появляется согбенная старуха Кирхгоф. Ее лицо скрыто вуалью. Тряся головой, гадалка с презрением озирается и, стуча палкой, идет прямо к постели Валенюка. Мгновение постояв рядом, тыкает палкой в спящего.