Сергей Беляков - Мю Цефея. Цена эксперимента

Влад улыбнулся.

— Если б спросила ты меня, чудесная птица, об этом, когда был я малым, неразумным дитем, — я бы честно, со всею душою ответил, что сражаться хотел бы за христианскую веру, как отец мой, Мирча Великий, и ничем его имени не опозорить. Это было давно, так, что уже тех времен и не помню, — когда ивы, что прикрыли сейчас крышу тырговиштского замка, были юны и слабы, а сам я — верил в добрые сказки, что сочиняла мне няня. Про великого богатыря Фэт-Фрумоса, что сражался неустанно со злом, убивая колдунов и драконов и спасая прекраснейших дев. А помощницею ему, затаенным голосом совести — была добрая птица Мэйастрэ с разноцветными перьями и голосом нежным, словно медовые росы. И вела она Фэт-Фрумоса от победы к победе, и ни разу не искусил его враг человеческий, не заставил свернуть с истинного пути… Прости же меня, Мэйастрэ сладко поющая, плохой из меня воин вышел, плохой богатырь. Может быть, — он обвел глазами холодно-синее небо, — потому что не сказка вокруг меня, а жестокая быль?

Птичий взгляд сделался жестко-стальным, словно нож, прокаленный в кузнечном огне.

— Быль или сказка — разницы никакой, коли твердое и справедливое сердце в груди колотится, — по-вороньи прокаркала Мэйастрэ. — А коли бесчестен ты и слабодушен — то будешь таким при любых обстоятельствах, и волшебная помощь тебя не исправит… Смотри! — прокричала с надрывом она. — Смотри, что за раны наносят мне, мечте твоей детской, поступки твои! — Она перевернулась на спину в воздухе, и Влад оторопело увидел — черные, рваные раны повдоль боков ее, кровью опаленные перья Мэйастрэ волшебной. Он закрыл руками лицо, и тотчас же — будто вихрь подхватил его и дракона, разыгравшись, швырнул в поднебесье, в расправу ветрам, завыл, зарыдал по-драконьи.

И Влад открыл глаза.

Дева Мэйастрэ сидела на облаке, поджав по-турецки свои изящные ноги, в полупрозрачных шальварах, с турецкою трубкой в зубах и в белом увесистом тюрбане на смолянистых косах. Только взгляд оставался все тем же: птичьим, стылым, драконьим.

— Пойдешь просить помощи у Мурада, когда Хуньяди тебя с трона скинет да ставленником своим заменит, — сыновей понадежнее спрячь, — проскрежетала она. — Долго к ним потом добираться будешь — через моря и горы, реки быстрые и пески сыпучие… ш-ш-ш! — взмахнула рукавами она, обращаясь в песчаный, танцующий вихрь, уносящийся в небо. — Совет мой послушай, доблестный рыцарь, худого тебе не скажу… — донеслось до Влада затихающе-зыбкое. И небеса прояснились.

Молоко было синюшно-бледным, точно водой разведенное, и странно горчило на вкус. Влад отставил кружку, хлебнув полный глоток, с вопросом вскинул глаза на хозяйку.

— Что сцедить удалось, молодой господин. — Она виновато раскинула руки. — Босорка в нашем селе безобразничает, — притихше шепнула она, — вчера у соседки корова давать молоко перестала, сегодня вот к нашей пришло… — Она торопливо осенила себя крестным знаменьем. — Тьфу-тьфу-тьфу, не к ночи будет помянуто!

— Владуц, смотри! — пискнул Раду, толкая ногой под столом. — Смотри, что свеча вытворяет!

Пыхнув черной, драконовой гарью, свечное пламя взвилось под потолочные балки, замкнулось кольцом — и опало, чихая смолянистым дымом. Влад проводил его взглядом.

— Босорка… Эка невидаль! — произнес он как можно небрежнее. — Разве пристало бояться всякой нежити честным христианам? В полночь, как придет она в хлев безобразничать, я поймаю ее и накину на шею чесночный венок. Раду, ты — со мной?

Раду испуганно помотал головою.

— Значит, согласен, — отрезал Влад. — Пойдем, чеснок мне собрать поможешь.

Глаза Раду округлились.

— Владуц… а если она меня за руку схватит… и покусает… — проныл он. — А если укусит тебя?

Влад нахмурился.

— Отцова дракона возьмем, — наконец произнес он. — Хоть и будет отец недоволен, если узнает… когда он узнает, — поспешно поправился Влад. — И нечего хныкать, слезам твоим он тем более не обрадуется!

…Ночь сеяла звезды сквозь частое сито, кидала по небу щедрыми пригоршнями. В неверном, мертвенно-сером сиянии их Влад крался вдоль бесконечных заборов, туда, где чернеющей неуклюжей громадой возвышался драконов сарай, а поодаль, укрытый соломенной кровлей, чутко спал хлев.

— Я видел ее в замочную скважину в церкви, — рассказывал Влад. — На службе вечерней. Глаза красные, как уголья, нос кривой и загнут к нижней губе, точно у филина. Руки ко мне протянула и ка-ак завоет!.. Ну что ты трясешься-то, глупый, босорка тебя не тронет, она только младенцев из колыбели тягает и заменяет подменышами… Стой, подошли уже. Тихо. — Он взял за руку Раду.