Сергей Беляков - Мю Цефея. Цена эксперимента

— В мое время вещью нельзя было заработать. Нет, тогда места для вещей не было. Все людьми хотели стать. Но я все равно горжусь тобой, сын.

Грешным делом Григорий иногда думал, что эксперимент прошел просто блестяще, — и ни капли не сожалел о подписанном договоре.

Самыми занятными, пожалуй, были посиделки с сестрой, когда в редкий выходной Григорий оставался дома. Обычно подобные дни выпадали на будни и оба родителя отсутствовали, но по просьбе сына оставляли дома сестру. Что может придумать ребенок в таком возрасте? Конечно же, чаепитие.

Первым, как самого главного, Анютка сажала брата на стул и при этом непременно роняла: ручки были слишком слабенькие, чтобы удержать Григория.

— А! — вскрикивала она. — Прости-прости! — и целовала его в щеку. При этом задевала лежавшую на столе книжку, и та падала. — А! Прости-прости! — и Анютка нагибалась за книжкой, и гладила ее по обложке, при этом задев еще что-то. — А! Прости…

— Ань, подними меня, — напоминал о себе Гриша, и Анютка с полными руками всего, что нароняла, бросалась помогать брату. Наконец, устроив его в кресле, сестра приносила любимые игрушки, и поила их якобы чаем — конечно же, ничего в игрушечных пластиковых чашках не было. Больше всего Григория удивляло, что Анютка понимает его и без специального прибора, так что от надоевшей за прошедшие дни повязки с прибором можно было отдохнуть.

Во время первого чаепития Зайко ждал сюрприз. Едва Анютка начала расставлять тарелочки и чашки по столу, Григорий услышал чей-то бас:

— Значит, вы пополнили наши ряды? Прискорбно.

— Кто это? — насторожился Гриша.

— Я, с вашего позволения, Анютин лев. Тот самый, к которому она бросается по утрам, едва проснувшись и не почистив зубы, — усмехнулся голос, и Гриша смутился: тот повторил то, что неоднократно думал сам Зайко. Он сидел прямо напротив нашего героя, и тому казалось, что зверь улыбается. Или это была игра воображения? — Зовут меня Лев Асланович, можешь так и обращаться.

Кукла-пупс, сидевшая слева, представилась Настей, выгоревшая и полинявшая от времени кенгуру — Алисой Ивановной, ее старичок-сыночек — Ваней, мечтательный жираф, подаренный Анюте на прошлый день рождения, Симбой, а мишка, конечно же, — Михаилом. Григорий был потрясен и раздавлен; по первости ему вообразилось, что все эти игрушки — бывшие люди. Но Лев Асланович быстро привел его в чувство, заверив, что никаких достоверных фактов подобной метаморфозы нет, а в ином случае в этом кругу Григорию всегда будут рады. Сестра было заплакала, но тут уж дело в свои пухлые ручки взяла Настя: зарыдала громче нее. Парадокс, но это помогло. Анютка тут же схватила куклу и начала качать, укоряя за слезы.

Тем временем между участниками чаепития завязался разговор; оказалось, что Лев Асланович очень интересуется политикой и иногда очень резко высказывается о действующей власти. Всякий раз при какой-нибудь особенно колкой фразе Алиса Ивановна сжималась в комочек, нервно поглаживая сыночка, и возмущенно шептала: «Лев Асланович, ну хватит, вдруг услышат!» «Да кому мы нужны, мы же вещи», — тогда встревал Михаил, который сам про окружающий мир не читал, но любил слушать, как его друг рассуждает о нем. «Мало ли», — неопределенно высказывалась кенгуру. Тогда что-нибудь невпопад говорила Анютка, совершенно ничего не понимавшая в предмете разговора — что-нибудь вроде «А у нас тоже воспитательница строгая» или «А у меня новый браслет», и внимание переключалось на нее. Лев Асланович как-то поделился с Гришей, что хочет вырастить из Анютки леди — «Кому мешали хорошие манеры, мой друг?» — но девочка то ли не слышала его, то ли не слушалась. Грише подозревал, что сестра просто не понимала, что требует от нее мягкая игрушка. Иногда Анютка так и говорила:

— Вот зануда Лев!

Но шла мыть посуду или играть на фортепиано: в этом ей помогала Алиса Ивановна, как оказалось, педагог от природы. Она терпеливо указывала девочке на ошибки; и Анютка медленно, но верно начинала играть все лучше и лучше.

«Надо отдать ее в музыкальную школу, — думал Гриша. — Как бы подобрать хорошую, чтобы не испугали, не отвратили от музыки? Ведь чудно, чудно играет!»

И плакал невидимыми миру слезами.

Часто во время чаепития игрушки просили показать фотографии из дальних стран. Григорий поручал сестре принести телефон, и Анютка иногда с охотой, иногда через длительные уговоры это исполняла. Мечтательный Симба вздыхал, глядя на Марокко; он очень скучал по своей названой родине, которую не помнил (или не видел?), и просил Григория в следующий раз, когда тот соберется в Африку, взять его с собой. Зайко обещал, и теперь Лев Асланович периодически подтрунивал над ними со своим, понятным только львам, юморком: «О, опять сцепились, африканцы-сепаратисты…»