Vereteno - Черный иней. Игра Тьмы.

В итоге ужасной агонии у зараженных не оставалось ни мышц, ни даже крови в теле. Я видел, что их силы уходили куда-то по тонким прозрачным трубкам, терявшимся в реальности. Люди, сами того не ведая, отдавали себя до последней капли, как в гигантской соковыжималке. На месте живого человека оставалась лишь сухая оболочка. Но самое страшное, что вместе с жизнью болезнь поглощала и душу. Именно душа растворялась последней, и предсмертный вздох делала уже бездушная мумия. Через секунду она замирала навсегда, отдав все, без остатка. Пустая, истончившаяся, сморщенная плоть. Жившая в ней душа уже не вознесется для перерождения.

Я видел смерть и раньше, но для меня это было неким чудом. Наблюдать, как из неподвижного тела отделяется дух, и видеть в этом красоту – звучит безумно, но от этого не менее захватывающе. Смерть резко обрывает связи между телом и душой. Пылающий эмоциями дух отдаляется от своего сосуда, его эманации становятся чище, прекрасней. Память и личность растворяются и дальше душа плывет прозрачной и умиротворенной. Ее энергия завораживает, поражает совершенством и великолепием чистоты. Она готова к перерождению, готова начать жизнь с нового листа. Я знаю, просто знаю это, вижу и чувствую.

Да, частенько я мог видеть нечто необъяснимое, но мне обычно никто не верил и шарахался от меня, как от сумасшедшего. Не мудрено, такие странности людей обычно пугают, вызывают ужас или арессию. Только мама умела слушать мои безумные рассказы. Именно она дала мне странное имя – Наэль, когда я только появился на свет, и все рассказывала о чудесном спасении высшими силами. Я родился обвитый пуповиной и все подумали, что я уже нежилец на этом свете. Однако жизнь вернулась в меня, тогда же мама впервые произнесла мое необычное имя.

- Наэль, милый! Ты послан мне свыше! Боги вернули тебя для необычной судьбы! – часто повторяла мама.

Я помню все, абсолютно все, что происходило со мной с рождения. Знаю, что для человека это ненормально. Обычно никто не помнит своих первых шагов, первого слова, первой боли. Но моя память услужливо воспроизводит любой момент из прожитых лет. Кому-то покажется эта уникальность забавной, но не мне. Это неправильно, люди должны забывать. У всех есть такая возможность забыться, отгородиться от неприятных воспоминаний, спрятать ненужное за слоями прожитых дней. Но мне этого счастья не дано и впервые я четко осознал и захотел что-то забыть, когда началась эпидемия, унесшая одну за другой жизни моих родных. Беда пришла и в мой дом, показав смерть с новой, страшной стороны, позволив заглянуть слишком глубоко, как никому другому.

Мама…Мамочка! Как страшно было смотреть на твои страдания и не в состоянии ничем помочь. Как горьки слезы, которыми я оплакивал твою смерть, прижимая к себе едва узнаваемое от истощения тело. Почти невесомая оболочка самого дорогого человека на свете остывала на смятой постели. Когда твою душу растаскивали по кусочкам, я обнял тебя, опасаясь сломать хрупкие кости агонизирующего тела. Мама, я пытался остановить это! Всем сердцем пытался и не смог. Прости меня!

- Оставьте ее! – кричал я кому-то в пустоту, срывая голос, пытаясь удержать обрывки некогда прекрасной материнской души. – Только не она! Мама!

Почему никто не видит, что происходит на самом деле? За что нам уготована такая страшная участь? Люди уходят, как тени и у них уже никогда не будет посмертия. Это неправильно, противоестественно, искаженно. Я загребал руками пустой воздух, пытаясь остановить разрушение души, но она утекала сквозь пальцы. Боги действительно оставили нас. Мама, не уходи!

Отец все никак не мог забрать у меня твою сухую руку, которую я прижимал к губам и все не хотел отпускать. И потом, после скорых похорон, казалось, что сейчас ты войдешь в мою дверь, обнимешь и позовешь обедать. Все будет как раньше… Но это лишь мираж, детские глупые мечты, которым не сбыться, потому что мир, каким его знали, рухнул.

Не осталось ни одной семьи, которую не захлестнуло бы горе, где не хозяйничала бы смерть. Смерть, смерть, смерть повсюду. Нескончаемые молчаливые траурные процессии, тянущиеся скорбными вереницами со всех концов города. Перед глазами стоит серый саван, скрывающий высохшие останки. Церемонии становились все малочисленней и скромнее. Потоки смерти иссякали, словно полноводная река пересыхала в страшную жару. Мир укрылся в серое и черное, смотреть на яркие цвета кощунственно, даже больно. Дни шли за днями, и пришло время, когда хоронить своих оказывалось некому. Дома превращались в склепы и очаги новой заразы. Заколоченные двери и окна, безлюдные улицы, паника и страх. Тем, кому по непонятным причинам удалось избежать заражения, становились агрессивными и подозрительными. Они хотели выжить любой ценой. Но жатва еще не завершилась.