Александр Ульянов - Годы гроз (СИ)

Миреданские тракты проходили через всю Лотарию и земли Дримгарда, исчезая за восточными границами Америи, в проклятых, погибших королевствах. Армия Молларда шагала по зеленому, что уходил на юг Дар-Минора.

— Почему она зовется зеленой? Ведь камень серый, — как-то спросил Лавеллет.

— Дождись полнолуния, — ответил Дэнтон.

В полнолуние миреданские тракты начинали светиться определенным цветом — на них проступали магические символы и древние письмена, которые даже мудрецы не могли прочесть. Многие верили, что ступить на нее в такие дни означало обречься на вечные беды. Вообще, разговоров о миреданской дороге ходило гораздо больше, чем ходило по ней людей. Мол, камни живые и способны сожрать человека, или у камней есть корни, ведущие до самого Небытия, или что это — кости невинных жертв, переплавленные магами. Инквизиторам и прочим служителям церкви вообще считалось недопустимым ходить по ним, но Моллард не боялся слухов. И все же на время полнолуния он приказал разбить лагерь в стороне от тракта. Отдых не помешает, тем более, что настали последние ясные дни этого года.

* * *

Кассандра сидела и смотрела в огонь, а Дэнтон сидел и смотрел на Кассандру. Зачем Всевышний свел их вместе? Если это было испытание стойкости, то Дэнтон его провалил. Они его провалили.

Ее волосы были черны, как ночь, а кожа бела, будто снег. Сирота, она росла в приюте в предместьях Стоунгарда, и никогда не видела родителей. Бледность говорила о северных корнях, но по темным волосам и пылкому нраву было понятно, что в ней течет не только ледяная кровь горцев, но и горячая америйская.

Тонкую шею пересекал узкий шрам, еще белее кожи. Шрам от удавки. Дэнтон никогда не спрашивал, откуда он взялся, а Кэс никогда не рассказывала. Он знал, что в их приюте случилось какое-то несчастье, после чего Кассандра попала к Девам Стали, ордену женщин-воительниц. Каким-то образом ее покровителем стал легендарный Марк Аллард. Именно по его посмертной воле Кассандру приняли в инквизицию.

Кэс подняла глаза от огня.

— Что? — спросила она.

— Ничего.

— Вы долго смотрите на меня, инквизитор. Вы хотите что-то сказать? Или сделать? — ее губы не улыбались, но в голубых глазах плясали искры.

— Твои мысли порочны, — покачал головой Дэнтон. — Как и мои.

— Тогда, быть может, нам стоит поделиться ими? Совместный грех не так тяжек.

Дэн огляделся. Солдаты отдыхали, кто-то жарил добытую дичь, многие спали. Лошади стояли в стороне, в быстро сооруженном грумами загоне, и тоже дремали.

— Не молчите, мой инквизитор, — Кассандра придвинулась ближе.

— Не сегодня.

— Вокруг темно. Все спят. Мы просто отправимся подальше от лагеря, чтобы помолиться в тишине… — она придвинулась еще ближе.

— Нет, — сказал Дэнтон.

Кэс разом потухла.

— Ты напоминаешь мне Алларда. Он тоже всегда говорил «нет», когда ему было страшно.

— По-твоему, мне страшно сейчас? — вспылил было Дэнтон, но тут же осадил себя. Кассандра вернулась к огню.

— Расскажи мне о нем, — попросил Дэн.

Помолчав, она спросила:

— Зачем?

— Он ведь был легендой. Один из Королевских Щитов, победителей императора Дар-Минора. А во время Великого искупления он стал рыцарем инквизиции. Великий воин, что сражался за веру.

Дэнтон присел рядом и накинул свой алый плащ на узкие плечи Кассандры.

— Расскажи, каким он был.

— Сумасшедшим.

Это было похоже на грубость, сказанную от нежелания продолжать разговор, но Кэс была серьезна.

— В нем видели упорного воина Господня. Но я была еще ребенком, когда его повстречала, — Кассандра закуталась в плащ. — И сразу поняла: он сумасшедший. Все называли его героем Грозовой битвы. «Первый, кто ранил императора». Его тошнило от этих слов. Ты знал, что среди Щитов был его отец, Вигтор?

— Я слышал.

— Их вышло двенадцать против двоих. Двенадцать лучших воинов Америи против императора и его сына, и только шестеро осталось живы. Принц Алатар пронзил Вигтора и Марка копьем. Обоих, прямо насквозь. Не знаю, как Аллард выжил, но до конца сражения он пролежал, истекая кровью, придавленный телом собственного отца.

Дэнтон молчал и смотрел в огонь, пытаясь представить, каково это. Тяжесть собственных лат и мертвого отцовского тела, боль от жестокой раны и грохот битвы, звучащий сквозь твои стоны.

Его поневоле пробрала дрожь.

— Тогда он и сошел с ума. Ушел из Щитов и вступил в инквизицию. Ему казалось, что рана постоянно открывается вновь, и в ней копошатся крошечные жуки. Он сбривал с тела все волосы, даже брови, чтобы им негде было спрятаться. Он всегда молился про себя, а когда с ним говорили, отвечал одним-двумя словами. Обычно «нет».