Диана Ибрагимова - Шепот пепла [РОСМЭН]

— Мы уже все запасы подъели, — жалобно протянула она. — Что, если Иремил не вернется?

— Замолчи.

Астре сказал это едва слышно, но звук рассек тишину и ударил девушку, точно стальной прут. Они говорили тихо, стараясь не разбудить спящих на лавках вдоль стен детей. В нагом безмолвии, не укрытом посторонними шумами, слова получали особую силу.

— И чего все меня боятся, — огрызнулась Сиина, убирая упавшую на лицо соломенную прядь. — В тебе больше страха, чем во мне.

Пальцы скользнули по буграм и шрамам на щеке, заправили волосы за изорванное ухо. С утра Сиина не успела привести себя в порядок. Коса за ночь растрепалась и стала похожа на измочаленную веревку.

Астре привстал на руках, чтобы затекшие культи немного отдохнули. В свои семнадцать он выглядел почти так же, как и в тот день, когда его принес сюда прималь.

— Иремил может не вернуться, — набравшись решимости, сказала Сиина. — Это говорит не страх во мне. Это говорит страх во всех. Это говорят пустые мешки. Это говорят голодные глаза. Думаешь, я не вижу?

Она кивнула в сторону спящих.

— У меня тут уже полно готовых, — устало ответил Астре, кивнув на корзину под окном, — Продадим и купим муки или пшена.

— Да ты скорее ослепнешь, чем прокормишь нас этими ложками! В деревне мастера и получше есть!

— А торговцы берут у нас.

— Да потому, что за гроши продаем, — Сиина закусила губу. — Зима скоро. По сугробам не находишься. Следов наделаем. Найдут нас по ним. А может, он нас бросил, а? Может…

В этот момент Астре сломал баклушу, из которой начал долбить очередную заготовку, и девушка замолкла.

— Бросил, говоришь? Да ему с самого начала надо было нас бросить. В жертвенное ущелье. Если он не вернется, будем сами выживать.

— И как? — не то расплакалась, не то рассмеялась Сиина. — Может, мне пойти собой торговать? Я бы и пошла, да кто на такую взглянет, а, Астре? Кто взглянет?

— Последи за языком. — Он смахнул на пол горсть опилок. — Твое дело — убирать дом, готовить еду и смотреть за младшими. Остальное мы сами решим.

— Решат они, — огрызнулась Сиина, тут же деловито выметая мусор из щели между окном и рядом табуретов. — Много вы нарешаете. Один безногий, второй без костей в языке, третий нюня, а четвертого любое дитя вокруг пальца обведет. — Она вдруг замерла и прислушалась к нарастающим звукам шагов из сеней. — Явились твои решатели. Гремят-то как, балбесы. Всех перебудят.

Медленно, с каким-то воркующим скрипом приоткрылась дверь. Астре встрепенулся и замер, ловя каждый шорох. Из прохода разило самодовольством и тихой, безропотной жалостью. Чувства перекрывали, перебивали друг друга.

Сиина отошла, чтобы ссыпать мусор в ведро. Сознание Астре, увлекшееся эмоциями сестры, потянулось за ней. Тело перестало слушаться. Калека замер, изо всех сил стараясь не выдать себя. Иремил обещал научить управляться с этим в следующий приход. А пока приходилось смотреть на мир глазами Сиины и ждать, когда ослабнет связь.

— Заходите скорей! Холоду напустите!

Покачнулись от сквозняка ожерелья на балках — заготовленные с лета сушеные корни лопуха, нарезанные кольцами. Они ждали своего часа, чтобы окунуться в кипящую воду вместе с веточками укропа, мяты и прочей съедобной травы. С вечера прошел дождь, и Сиина представила с расстройством, сколько грязи притащили в дом бестолковые мальчишки. На крыльце так уж точно натоптано, а ведь отмывала вчера ледяной водой, пока руки не задубели.

Первым внутрь протиснулся Рори. Даже в сиреневом полумраке раннего утра Сиина разглядела его покрасневшие глаза и мешки под ними. К шестнадцати годам круглолицый Рори уже оброс первой редкой бороденкой, но внутри остался дитем и рыдал по поводу и без. Вот и в этот раз что-то ранило его до глубины души. Иремил объяснял — у Рори просто такая Цель. Она называлась то ли сочувствием, то ли жалостью. Вихрастый, чуть сутулый, но крепкий, как дубовый табурет, Рори молча прошествовал в общую комнату и встал спиной к Сиине, грея руки у зева печи.

Следом в проеме появилась сияющая физиономия Марха. Его узкое лицо, обрамленное копной спадавших до плеч каштановых волос, лучилось восторгом. Если глянуть разом на Рори и Марха, в жизни не угадаешь, что случилось, пока не расспросишь обоих. Но расспрашивать было и не нужно. Марх длинными богомольими руками сгреб Сиину в охапку вместе с метлой и звонко чмокнул в щеку. От него пахло потом, чесночным хлебом и редькой.

— Привет, сестрица! Ты бы хоть причесалась. Страшна, как трехлетнее пугало!