Ольга Михайлова - Молот ведьм [СИ]

Винченцо поневоле пришлось некоторое время просидеть в доме затворником, что, впрочем, ничуть его не обременяло. Однако в четверг, спустя неделю после похорон, на вечер к герцогине Поланти Джустиниани приехал. Пришлось.

К этому времени в свете уже разнёсся слух о его покупке библиотеки Марко Альдобрандини. Слуги сплетничали, что декораторы поменяли в библиотеке обои, на окнах были навешены массивные решётки, молодой господин заказал плотникам новые полки, сам часами не выходил из книгохранилища, расставлял книги по полкам и раскладывал рукописи по ящикам. Даже поесть забывал.

Впрочем, несколько раз его видели и на viale delle Provincie, он подъезжал в тёмном плаще на via Tiburtina, и исчезал за кладбищенской стеной Кампо Верано, потом мелькал в подземном портале церкви Сан-Лоренцо, позже снова бродил по кладбищу, и это странное времяпрепровождение тоже обсуждалось в обществе придирчиво и въедливо.

На самом деле Джустиниани просто беседовал со своим духовником, отцом Джулио Ланди, местным капелланом, жившим при храме. Что до кладбища, Винченцо приходил на могилы родителей, но никогда не признался бы даже себе, что делал это, не столько исполняя долг любящего сына, сколько из тайного наслаждения.

Он любил кладбища, их тишину и зримый покой, тёмную зелень лавров и смолистый запах кипарисов, мрамор могил и величие монументов, мог часами бродить здесь, читать эпитафии, не замечая времени, сидеть у чужих надгробий, пытаясь по датам и портретам воссоздать жизнь ушедших. Если бы ему сказали, что мёртвые занимают его больше живых — он оспорил бы это суждение. Однако так оно и было.

«Печаль моя всегда со мною», — прочёл Джустиниани на старом надгробии с неизвестным ему именем слова псалмопевца. Да, чтобы душа могла довольно наплакаться над больною тайной мира, надо выплакать душу.

Он снова вспомнил Массерано. Снова удивился. Ему казалось, что человек никогда не может свести себя к конечному бытию, ведь само человеческое самоощущение нетленно и вечно, человек никогда не верит в смерть, как в конец всего. Да, бессмертие может быть божьим или дьявольским, и ты свободно избираешь одно или другое, но ты не можешь отречься от бессмертия. О какой смерти говорил этот человек?

Джустиниани не понимал Массерано. В мире Винченцо царила волшебная вечность. Всякая мысль начиналась безначальностью, а заканчивалась бесконечностью, он находил божественный смысл во всех тварях земных и в небесных светилах. Но… Уберите все миры и всех тварей, столкните все вселенные в бездны небытия — останется только Он, Господь и Бог мой — Иисус, Предвечный Логос, — и Вечность не поколеблется…

— Какая встреча, дорогой Джустиниани!

Винченцо вздрогнул от неожиданности, отвернулся от серого мраморного надгробия и увидел старуху Марию Леркари, на сей раз не намазавшую губы кармином и выглядевшую тощей унылой вдовой благородного семейства. Баронесса упрекнула его, что он не посетил её, погоревала над судьбой его несчастного дядюшки, потом, улыбнувшись почти по-матерински, напомнила о завтрашнем вечере у её подруги.

Он ответил что-то невразумительное, пообещав прийти, посетовал про себя, что утратил нить размышлений и, вздохнув, направился домой.

На следующий день Джустиниани, пользуясь свободой богемы, в лёгком свитере посетил аукцион на Сикстинской.

Он не был здесь долгие семь лет, избегая появляться в тех местах Рима, где его могли узнать, но все эти годы тосковал по антикварным вещам, любовь к которым была у него в крови.

Сейчас неторопливо прошёл мимо метаврской майолики и редчайших медалей и монет, хрусталя, резьбы и чеканного серебра. Тут были и эмаль, и слоновая кость, часы XVIII века, золотые вещи миланской работы времён Людовико Моро, и молитвенники, писанные золотом по голубому пергаменту.

Он остановился у фолиантов с миниатюрами, оглядел несколько больших триптихов тосканской школы XIV века, полюбовался на фламандские гобелены.

С запахом плесени и старья смешивалось благоухание дамских горжеток и букетиков ландышей, в воздухе разливалась приятная теплота, как в ветхой часовне. Джустиниани, ни на кого не обращая внимания, сразу нашёл то, что искал — экземпляр Корнелия Агриппы, оценённый недорого из-за небольшой ущербности задней обложки. Винченцо купил его задёшево, по начальной цене, ибо соперников у него не было.

Он уже хотел уходить, как вдруг его внимание привлекла безделушка — небольшой череп из слоновой кости, с поразительным анатомическим подобием, закреплённый на пьедестале чёрного мрамора. Надпись на нем была лаконичной: «Memento mori, Vincenzo». Никто не обратил на этот лот внимания, и, пленённый сходством имени, Джустиниани купил эту могильную драгоценность, призванную своим гробовым символом предостерегать от потери времени, тоже за начальную цену. Скульптура говорила об опытной, сильной руке. Какой художник мог взлелеять этот страшный образ смерти в тот век, когда живописцы украшали холсты нежными пастушескими идиллиями?