Агаша Колч - Агуня (СИ)

— Тьфу! Тьфу! Гадость какая! Что это?, — отплёвывался Василий от гадкого привкуса после двух ложек супа из «совы».

— Похлебка из дичи, что ты принёс, — смиренно ответила я, поглаживая Филиппа.

Не стану же я ему рецепт рассказывать, при помощи которого заведомо испортила варево. Вдруг суп из неведомой птицы понравился бы и ввел бы царевич моду на сов охотиться. А мне такая затея не по душе — «Баба-Яга против!».

Вот чугунок выбрасывать придется, как и тарелку с ложкой. Хорошо, что я их нашла во время уборки в клети среди хлама и мусора. Запас, как говорится, карман не тянет да может сгодиться.

— Больше есть нечего?, — тоскливо спросил гость, отталкивая от себя тарелку.

Сползла с лежанки, пошаркала в кухонный закуток, вернулась с кружкой отвара из смородиновых веточек. Рядом два сухарика ржаных положила.

— Почему Василиса не хочет замуж за Кощея?

— Потому што дура, — катая во рту сухарь, ответил царевич. — Штарый, говорит, и штрашный. Не думает, что шарство у него больше нашего. И армия шильнее. Наслушалась шказок. Говорит: по любви шамуж пойду. Нерашаль… Не, не так… Нераш…

— Нерационально?, — подсказала, удивляясь, откуда Василий слов таких нахватался.

— Вот!

— Бедная девочка. Как же она по такому морозу и снегу одна в лесах?, — пожалела царевну.

— Ничего ш ней не штанет! Она Шивку угнала. Знаешь, какой шеребеш? Другого такого во вшём швете нет!

— Одна шерстинка серебряная, другая золотая?

— Вот! Даже ты слышала, — встрепенулся Василий и, кажется, сухарь целиком проглотил от возбуждения.

Потому что шепелявить перестал.

— Конь — огонь! Бежит — земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет. Теперь за ней и не угнаться.

— Так где же ты её сыщешь, когда она на таком коне?

— Она к тётке нашей подалась. Больше некуда, — сонно пробормотал царевич и повалился на подушку, которую я заранее положила на лавку.

Заснул и захрапел. Вынесла на крыльцо и поставила в сторонку испорченный чугунок, прикрытый тарелкой. Надо бы за ограду, но ночью за ворота выходить опасно — там мороки и волки.

Убрав со стола, ширмой, чтобы свет гостя не разбудил, поставила заслонку от печи и села дописывать письмо деду.

«Дорогой Константин Макарович…»

Да, это про меня. Как же хотелось быстрым росчерком стила вывести: «Дедушка, забери меня от сюда, Христа ради! Хватит, погостила. Сил нет терпеть боль одиночества, страх перед будущим и отсутствие кофе».

Конечно, написала другое: «Всё прекрасно! Здоровье хорошее. Избушка уютная. Еда отличная. Погода замечательная. Курорт пятизвёздочный, не меньше».

Не перечитывая, запечатала, подписала и бросила в сундук доставки.

Зашла навестить совушку.

— Чего не спишь? Крылышко болит? Пить хочешь?, — принесла в большой ложке воды, подержала, чтобы удобнее было жажду утолить. — Ты, птичка, не переживай. Всё хорошо будет. Крыло заживёт, я тебя выпущу. Потерпи, глазастая.

Спала плохо. За оградой выли волки. В избушке храпел Василий. На лежанке шипел раздражённый Филипп. В корзинке шуршала сова.

Невыспавшаяся и от этого злая, встала и, ненадолго заглянув в уголок за печкой, принялась готовить завтрак. Принесла из кладовки чугунок гречневой каши с грибами да крынку простокваши. Замесила тесто и, пока оно подходило, накрошила лука побольше, обжарила в сливочном масле и смешала с гречкой. Лепила пирожки под пристальным взглядом проснувшегося царевича.

— Что смотришь? Иди в баню за портками да сапогами своими. Нужник там рядом.

Вчера из бани гость прибежал босым, набросив на распаренное тело свою шубейку походную. То, что должно быть прикрыто отсутствующими штанами, пряталось под длинной, ниже колен, рубахой.

— Сапоги тоже пусть просохнут, — объяснил следы от мокрых ног парень.

Пожала плечами — мне-то что. Пусть сохнут. Прошептала заклинание на уборку, тряпка, что лежала у порога, все подтёрла и на место улеглась.

Сегодня бегать по снегу голыми ногами царевич явно не хотел. Но тело требовало утреннего уединения, а с ним не поспоришь. Кряхтя и ворча себе что-то под нос, Василий поспешил на улицу.

Спокойно долепив пирожки, посадила противень в печь и занялась составлять сбор для утреннего отвара.

— Ты говорила, что у тебя нет ничего съестного, — попенял вернувшийся парень.

— Вчера не было.

После умывания на светло-русых прядях и на щетине блестели капельки воды, а румянец вспыхнул, как утреннее солнышко за окном. Сапоги и чистые порты добавили уверенности и наглости.