Ефим Гаер - Спрятанные во времени

© Ефим Гаер, 2018

ISBN 978-5-4490-8391-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В маленьком высокогорном саду было солнечно, прохладно и пусто. Крохотная лужайка с жесткой травой обрывалась полукругом над пропастью, дно которой скрывала дымка и тяжелые пузатые облака, сползавшие с соседних вершин. В каменный фонарь забралась синица, выклевывая там что-то с важным видом префекта, нашедшего сор на своей веранде. А гораздо ниже в глубокой узкой долине крестьяне в травяных шляпах возделывали рисовые поля, напевая долгие унылые песни. В общем, абсолютная идиллия, если вы без ума от всего такого .

У пестреющей камнеломками стены сидел на траве огромный грузный мужчина с бычьей шеей и гладко обритой головой и прутиком чертил в цукубаи 1 1 Цукубаи — Сосуд для омовения в традиционном японском саду. . В водной ряби отражалась бледная весенняя синева. Сверху с выступа скалы доносилась игра кото 2 2 Кото — японский щипковый музыкальный инструмент. — невидимый музыкант настойчиво терзал струны, пытаясь попасть в мелодию.

Одетый в черную хламиду до пят, настолько плотную, что она казалась картонной, сидящий явно был не в восторге от концерта и морщился на особо звучные «дрыньк!», долетавшие до него оттуда, где б уже быть облакам и небу, слившимся в вечном танце… Но вот же нет! — к воздушным стихиям прибился, вскарабкавшись на скалу, этот вредный старик Ясуда со страстью к музыке эпохи Кинсэй 3 3 Эпоха Кинсэй — период японской истории с 1573 год по 1868 год. , пытающий бедный инструмент. Впрочем, сейчас еще ничего — когда он достанет флейту, станет совершенно невыносимо.

— Уверен, что настоятель специально фальшивит… красота несовершенства… ваби-саби… — произнес сонный голос за спиной великана. Невидимый собеседник неприлично громко зевнул и щелкнул суставами, потянувшись. — Сиятельный и мудрый Ясуда-сама… долгих лет ему жизни… и нам заодно того же… чудовищно настойчив в своих упражнениях.

— И разительно не соответствует имени 4 4 «Ясуда» на японском означает «спокойный + рисовое поле». , — ворчливо продолжил великан, бросая веткой в синицу. Пичуга обиженно упорхнула. — Лучше бы ему спуститься и проповедовать на полях крестьянам — было бы больше толку. И гораздо спокойней.

— Нам, во всяком случае, не крестьянам… Кстати, как он вообще туда забрался? — спросил все тот же тягучий голос, имея в виду местоположение настоятеля — отвесный кусок скалы, куда не вела ни одна лестница. Снизу его не было видно. Только иногда из-за края скалы вниз летел огрызок яблока, репки или пара вишневых косточек — единственное, чем питался почтенный старец.

Великан лишь пожал плечами:

— У просветленных свои пути.

Не будем осуждать это непочтительное занудство: в последние месяцы настоятель буквально изводил паству музыкальными экзерсисами. Это началось неожиданно, после утренней медитации у ручья и, возможно, было как-то связано с карпом, с которым старик любил разговаривать. Особо новое увлечение Ясуда-сама 5 5 Сама — суффикс в японском языке, демонстрирующий максимально возможное уважение. казалось неуместным Нишикори, знавшему того двенадцать жизней назад беспощадным и грубым воином, с одного удара разрубавшим противника пополам. Его музыкальные привычки тогда ограничивались пьяным ором за пиршественным столом (причем стол этот обычно принадлежал очередному только что убитому им же фермеру).

И вообще, не был тогда Ясуда-сама японцем, то есть не был ни «Ясуда», ни «сама», а звали его Кулак, и мать его чинила рыбакам сети в затерянной среди фьордов деревне Бюгде. Франки же прозвали Кулака «Жабой» — видимо, за огромный рот на плоской и лысой голове, иссеченной шрамами, практически лишенной ушей. Стоило ему явиться в людное место, мальчишки орали Кулаку вслед: «Crapaud! Crapaud! Grand crapaud!» 6 6 Фр. — Жаба! Жаба! Огромная жаба! . Тот, сопя, поворачивался всем телом, вопросительно глядя на товарищей: мол, что значит-то это их «крапу»? «Великий воин», — успокаивал его Нишикори, звавшийся в те времена Черным Бьорном. Кулак радостно улыбался и шлепал дальше под крики сопливых оборванцев. Умом и языками он не блистал, зато руками, широкими как ляжка теленка, валил деревья. Кажется, одно из них, рухнувшее на шалаш в осеннюю бурю, и убило его где-то в дельте Шпрее лет восемьсот назад — мирная, хотя и нелепая смерть для воина.