Ребекка Куанг - Опиумная война

— Рин. Посмотри на меня.

Она резко выдохнула и усилием воли сфокусировала взгляд на неясной форме.

— Как у тебя дела? — спросил он.

— У меня не получится, — прошептала она. — Осталось только два месяца, я не успею. Все выскакивает из головы так же быстро, как и вливается в нее.

Ее дыхание участилось.

— Ох, Рин…

И тут из нее полились слова. Она говорила быстро, не задумываясь.

— А что будет, если я не пройду? Если в конце концов выйду замуж? Наверное, я его убью. Задушу во сне. Тогда я унаследую его состояние? Это нормально? — Она истерически засмеялась. По щекам катились слезы. — Это проще, чем травить его опиумом. Никто и не узнает.

Учитель Фейрик быстро встал и поставил перед ней стул.

— Сядь, дитя.

Рин задрожала.

— Я не могу. До завтра мне нужно закончить трактат Фу-цзы.

— Сядь, Рунин.

Она опустилась на стул.

Учитель Фейрик сел напротив и взял ее за руки.

— Я расскажу тебе историю, — сказал он. — Однажды, не так давно, жил один мальчик, выходец из бедной семьи. Он был слишком слаб для долгой работы в поле, и чтобы обеспечить родителей в старости, мог только получить государственную должность с щедрым жалованьем. Для этого он поступил в академию. На последние сбережения он купил учебники и зарегистрировался на кэцзюй. Он очень уставал, потому что целый день трудился в поле, а учился по ночам.

Глаза Рин закрылись. Плечи отяжелели, она подавила зевок.

Учитель Фейрик щелкнул перед ней пальцами.

— Тому мальчику нужно было найти способ, чтобы не заснуть. Он приколол конец своей косички к потолку, так что каждый раз, стоило ему клюнуть носом, как волосы на голове натягивались, и его пробуждала боль. — Учитель Фейрик дружелюбно улыбнулся. — Ты почти готова, Рин. Осталось еще чуть-чуть. Пожалуйста, не убивай своего мужа.

Но она уже не слушала.

— Боль заставила его сосредоточиться, — сказала она.

— Вообще-то, суть не в этом…

— Боль заставила его сосредоточиться, — повторила Рин.

Боль и ее заставит сосредоточиться.

И Рин поставила свечу рядом с книгами так, чтобы та капнула горячим воском на руку, если Рин уснет. Когда от боли глаза наполнялись слезами, Рин вытирала их и продолжала заниматься.

В день экзамена ее руки были покрыты шрамами от ожогов.

Позже учитель Фейрик спросил ее, как прошел экзамен. Она не могла рассказать. Через несколько дней Рин уже не помнила те кошмарные, выматывающие часы. В памяти образовался провал. Она пыталась вспомнить, как отвечала на тот или иной вопрос, но мозг сжимался и не позволял оживить воспоминания.

Да она и не хотела их оживлять. Ей не хотелось к этому возвращаться.

Все семь дней, пока не объявили результаты. Все экзаменационные листы в провинции проверили дважды и трижды.

Для Рин эти дни были невыносимыми. Она почти не спала. Два предыдущих года она заполняла дни неистовой учебой. А теперь ей стало нечем заняться — будущее выскальзывало из рук, и от этого понимания она чувствовала себя еще хуже.

Своим нетерпением она всех выводила из себя. Совершала ошибки в лавке. Устроила неразбериху на складе. Огрызалась на Кесеги и ругалась с Фанами чаще, чем следовало.

Она не раз подумывала украсть еще одну порцию опиума и выкурить его. Рин слышала, что некоторые женщины деревни кончали с собой, проглатывая сразу всю порцию. И темными ночами она подумывала и об этом.

Все вокруг происходило в замедленном темпе. Рин двигалась машинально, словно по воле ветра, вся ее жизнь зависела от единственной оценки.

Она размышляла, не составить ли план побега на всякий случай, если все-таки не сдаст экзамен. Но мозг отказывался об этом думать. Она просто не могла думать о жизни после кэцзюй, потому что и не было никакой жизни после кэцзюй.

Рин пришла в такое отчаяние, что впервые в жизни начала молиться.

Фаны были далеки от религии. Они изредка посещали деревенский храм, главным образом, чтобы передать пакетики с опиумом перед золотым алтарем.

И в пренебрежении к религии они были не одиноки. Когда-то монастыри имели даже большее влияние на страну, чем сейчас наместники, но потом по континенту прошел Красный император в славном стремлении к объединению, оставив после себя лишь перерезанных монахов и пустые храмы.

Монастыри исчезли, но остались многочисленные боги, представляющие все аспекты жизни — от любви и войны до таких бытовых забот, как кухня и домашнее хозяйство. Кое-где эти традиции еще хранились преданными почитателями, вынужденными скрываться, но для большинства жителей Тикани посещение храмов превратилось в привычку. Никто на самом деле не верил — по крайней мере, никто в этом не признавался. Боги для никанцев были реликтами прошлого из мифов и легенд, не больше.